Почему я ненавижу фанфики (СИ)

— Прости. Иногда я поступаю жестоко… неосознанно.

— Если бы не моя агрессия, не было бы проблем. Ну, знаешь, пошутили и разошлись. Но я не могу. Так не могу. Вообще.

— В кого у тебя взрывной характер? — спросил я, когда он повернулся.

— В отца, наверное. Даже не знаю. Но дед тоже очень эмоциональный. Ты бы видел, как он нервничает, когда что-то идет не по плану.

— Слушай… а что ты там сказал? Я ничего не понял.

— А… — Даня затянулся и я, как завороженный, проследил за тем, как он выдыхает облачко дыма. Неожиданно Новиков слегка смутился и отвел глаза. — Cabeza de sierra. Это значит «засранец».

— На каком?

— На испанском. У меня бывает. Очень редко, но… да.

— Ты знаешь испанский? — я настолько обалдел, что дальше просто некуда. Пришлось поставить кружку на столешницу, чтобы случайно не уронить.

— Угу, второй родной язык. Дед со мной почти всегда говорит на испанском. У него какие-то свои тараканы.

— Почему я не знал?

— Ну ё-моё… ты и так прикалываешься насчет моей кожи и внешности, не хватало ещё шутеек про это, — Данька нервно забил сигарету в пепельницу. — Блин, угораздило.

— Да ладно тебе, это классно!

— Это ты сейчас так говоришь. А как понадобится повод подъебнуть — вспомнишь. Мне Лёши по горло хватает с его «Ай-ай, палабротас!».

— Что?

— Ай-ай, сквернословишь!

— Пф… тут ты прав, но это всё равно здорово. Интересный у тебя дедушка.

— Ага. Он даже называет меня по-своему, пф.

— Как?

— Даниэль. Иногда Дани. Говорит, что в нашей семье это был самый громкий спор… назвать ребенка на испанский манер или на русский. Как понимаешь, победила мама, но деду наплевать, что написано у меня в паспорте.

— Даниэль… — я посмаковал ощущение от имени, медленно прокатив звуки на языке. Если честно, дедушку можно понять — звучало мягче и как-то даже подходило его экзотической мордашке. — А мне нравится.

— Даже не думай, — Новиков тоже достал чашку. — Ладно, как насчет отличного завтрака от лучшего в мире повара?

— Не преувеличивай. Я готовлю очень посредственно.

— Видимо, я влюблен.

— Нет, ты просто дурак.

— Костя-Костя… в своем репертуаре, — Даня наклонился и коснулся губами моего затылка. Затем, слегка прижав к столешнице, прошептал:

— Пожалуйста, пока я не сделал чего-то, о чем буду жалеть, не дразни, ладно? Я не настолько сильный. И именно настолько несдержанный.

— Что, если я готов? — тихо спросил я, осторожно опрокинувшись ему на грудь.

— Когда ты перестанешь дрожать в моих руках — поверю.

Я печально вздохнул.

— Понимаешь… до всего этого у меня были обычные реакции, простые желания, никаких… извращений. А теперь…

— Теперь?

Я медленно развернулся и поднял голову. Новиков смотрел относительно спокойно, внимательно.

— Мне хотелось, чтобы ты переборщил так же сильно, как не хотелось. Я странный?

— Тебе было любопытно?

— Нет. Вот именно. Ты считаешь, что я запутался, но я понимаю, чего хочу, даже если это пугает.

Он отступил на шаг. Оглядел очень задумчиво, с головы до ног. Я почти потянулся прикрыть пятно — этот взгляд был слишком «глубоким», непривычно-пронизывающим.

— Тебе… такое нравится?

— Может быть. Я ещё не разобрался. Вообще запутался. Это при том, что я никогда не испытывал никаких… мазохистских или садистских наклонностей. С тобой всё настолько по-другому…

— Так, всё, опасная тема, — он поднял руки в жесте капитуляции. — Я понял. Мы оба запутались. И нам нужно немного времени, да?

— Наверное.

Даня полез в холодильник. Я отвлекся на слегка подстывший чай.

Окно пришлось закрыть — уже не осенняя прохлада игривой кошкой кралась по подоконнику, готовая подморозить кому-нибудь нос.

Если честно, стало легче. Только надолго ли?

— Я этого не одобряю, Костя. Не одобряю и никогда не одобрю, — говорил отец, слегка нервно проворачивая чашку. — Но это твоя жизнь. Запретить тебе любить не в моей власти. Поэтому решай сам и бери на себя ответственность за свой выбор.

— Да. Мне важно знать одно… ты не отвернешься, что бы ни случилось? — ладони вспотели, и я никак не мог заставить себя поднять взгляд и посмотреть папе в лицо. Я не испытывал стыда или неуверенности. Лишь тревогу.

И страх оказаться непонятным.

Часть меня была уверена в том, что разговор пройдет если не нормально, то терпимо. В конце концов, мои родители — люди, не терпящие осуждения, дипломатичные и понимающие. Они всю жизнь придерживались установки, что каждый имеет право выбирать, что ему делать и как.