М Улицкая - В Израиль и обратно. Путешествие во времени и пространстве. [калибрятина]

Пресечение течения воды сродни пресечению времени.

Остановка мгновения жизни перед мгновеньем конца.

Фараона Первая Конная приподнимается в стремени,

И на пиках вздымается тело камикадзе-гонца.

Гром колес за спиной, перед нами морская пучина.

Мощный ветер с Востока, неверие наше рассей!

Тот, кто верит в Творца, не убоится почина!

И со старческой мощью стал в воду входить Моисей.

Расступается море, и толпы спускаются в прорву.

Голубой коридор непомерно глубок и высок.

И судьба, и поклажа, все поделено поровну.

Фараонской пощады не жди, и открыт для раненья висок.

Мы проходим по дну, перед нами фантомы и миги,

Что зарылись здесь в ил на исходе Судного дня.

Не пошлет ли за нами египетский вождь свои колымаги,

Не откроется ль нам на пути темная западня?

Волны ходят по краю синеющей охры,

Разворачивается в небе грома раскат,

И взирают на нас из-за стен красноморских

Сонмы чудищ морских, и акула, и скат.

Что уж говорить о себе самом с моей рязанщиной и богемщиной, со всеми еврейскими анекдотами, которые нашу братию окружали, с нашим тяготением к Западу, с космополитизмом литературных вкусов; ночевало ли где-нибудь там рядом мое «еврейство»? Желтая звезда гетто, символ юдоли, вызывала судорогу униженности, подъем сострадания, стыд бессилия, и только Израиль сменил ее цвет на непреклонность голубого с белым.

Блуждая с бывшим магнитогорским артистом Женей Терлецким вдоль берега Мертвого моря, я видел над красновато-бурой пустыней военные флагштоки и под ними веселых солдат Армии Обороны. Однажды, из-за бугра, прямо над нашими головами явились четыре перехватчика и мгновенно, разойдясь парами, зареактивились в поднебесье. Больше уж никогда не позволим вести народ миллионами на молчаливый убой.

Примерно такое же чувство возникало у меня и по отношению к моей «русскости» в августе 1991 года и в августе 1993-го, когда я отмечал свой 61-й день рождения, двигаясь в «демократической колонне» от Арбата к Москве-реке.

Облака летят по темному небу. На площади и на стенах стоят караулы автоматчиков, высокие парни в лиловых беретах, дивизия «Гелави». Слышно, как некоторые из них обмениваются русскими хохмами: новые израильтяне из СНГ Группами проходят хасиды с развевающимися косичками, «книжники и фарисеи», вышедшие из еврейских гетто, где их отцов и матерей подвергали распятию титаны Валгаллы. Черными шляпами, чулками и пейсами обособляясь от всех, они несут в себе мечту о Мессии, говорящем на идиш.

Снова мусульманский квартал, где испокон веков в базарные часы торгуют всем, чем угодно, на ассарии, драхмы, дидрахмы, статиры и динарии, а также на израильские шекели и по кредитным карточкам на любую валюту.

Базар

Чем торговали тогда на базаре в Иерусалиме?

В продаже были мята, тмин и анис,

Свежие голуби и те, которых только что засолили,

Немало фруктов, включая и ананас.

Тот же товар и сейчас лежит на Долорозо,

Как в тот день, когда Иисуса вели на холм,

Бобы и фасоль предлагают арабы и друзы,

Россыпи ювелирной чеканки и латунный хлам.

У подвешенной тушки барана оставлен фривольный хвостик.

Восьмая станция, Христос спотыкается в неровный час.

Вмятину от его руки на стене созерцает турист-агностик

Трудно не верить, ей-ей, она горяча и сейчас.

Тут на углу магазин радиоаппаратуры.

Разве Он мог не слышать нынешних электронных сирен?

Если ты — Бог, извлеки из невидимой апертуры

Экран с говорящим диктором Си-Эн-Эн!

И тут же новая слава грянет:

Ведь народ-то сообразительный, не дубы, не пни!

Голову под кнуты и плечо под крест подставляет Киринеянин,

А толпа заходится: Распни! Распни!

По туристской дороге Он идет под проклятиями,

Приближается череп горы и конец,

А за ним с уважением торгует распятиями

И Христами по дереву сувенирный купец.

Экскурсия

Перед открытием к воротам Гефсиманского сада подъехали два фургона, груженных христианскими сувенирами, изготовленными на «территориях». Две большие группы ждали поблизости, в одной из них гид говорил по-русски. Араб в плаще с погончиками и в куфии подошел ко мне и завязал разговор. Оказалось, что он хорошо знает Вашингтон, его брат держит там ресторан на Калверт, прямо за мостом Дюка Эллингтона. Хотите, я вам тут все покажу? Нет, нет, спасибо, я бы лучше один. Ворота открылись, и в сад вошла толпа, числом, должно быть, не менее, чем та, что пришла в ту ночь за Иисусом. Фред — так представился мой собеседник — оказался рядом со мной и стал объяснять по-английски: «Этим маслинам больше двух тысяч лет, но они до сих пор плодоносят». Был серый, но бодрый январский день, толпа оживленно заходила в храм, воздвигнутый над камнем, на котором скорбел Иисус. В храме Фред на несколько минут отдалился, очевидно для того, чтобы дать мне сосредоточиться. Я попытался. Рядом приглушенно звучали немецкий и русский гиды. В глубине несколько голосов нежно запели что-то на неземном языке. Я оглянулся: там стояла тесно группа японских католических монашек.