Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

Отличительной особенностью всех путешествий Потанина была его прямо необычайная неприхотливость и способность довольствоваться малыми ассигнованиями, лишь бы не затормозить снаряжение Обществом экспедиции. В этом отношении у Потанина нет соперников.

Г. Н. Потанину Географическое общество отпустило, например, на экспедицию 1500 руб. годового содержания и 400 руб. на снаряжение на 1875 г. и 1500 руб. на 1876 г. А ведь на эти деньги должны были около десяти человек с десятком верблюдов и двумя десятками лошадей бродить по пустыням Монголии многие месяцы!

Другой особенностью путешествия Потанина было то, что на первом плане в неведомой стране перед ним всегда был человек со всем его укладом, с его верованиями, и отношение к этому человеку, почти дикарю, неизменно было пропитано любовью, расположением и деликатностью и готовностью быть всему полезным.

Для дополнения сделанной мной характеристики Г. Н. Потанина, мне бы хотелось сделать несколько выдержек из одной статьи, приуроченной к исполнившемуся 21 сентября 1905 г. семидесятилетию со дня рождения «сибирского ученого и общественного деятеля». Статья эта принадлежит Д. А. Клеменцу [23].

Я не знаю лучшей характеристики Г. Н. Потанина, столь меткой, проникновенной, столь тепло написанной, как эта маленькая, на шести страничках, о самом большом человеке в Сибири.

Вот несколько штрихов из этой характеристики.

«Мало кому из русских деятелей удавалось дожить до такого возраста, еще меньше таких, которым удается сохранить способность и любовь к труду вместе с любовью к людям и душевную свежесть, до сих пор привлекающие к Потанину всех, в ком осталась хоть частица подобных свойств… У Григория Николаевича столько же друзей между пожилыми людьми, его сверстниками, сколько и среди младших поколений вплоть до юношей… Сходиться с людьми, чтобы просвещать их, звать их к свету – любимое занятие Потанина… Впоследствии я был свидетелем того, как Григорий Николаевич из простых бурят формировал ценных сотрудников Восточносибирского отдела Географического общества».

Дело по обвинению в заговоре об отделении Сибири от России, стоившее Потанину приговора к смертной казни, замененной каторгой для него и ссылкой для группы его единомышленников, остававшееся темным и неясным не только для широкой публики, а и для самих потерпевших, в освещении Клеменца впервые получает близкое к правде объяснение. «В существе дела никакого сепаратистского плана и не было, были только толки о том, что для Сибири нужны свободные учреждения. Это движение было просто отголоском в Сибири тех вопросов, которые занимали умы лучших государственных людей в России. Это были вопросы о земщине. Если в России найдено было невозможным оставить хозяйство и управление обширными областями в руках канцелярии, земских судов и губернаторов, то в Сибири подобная реформа была еще настоятельнее и ненормальность канцелярского порядка там чувствовалась гораздо сильнее, чем в России.

В русских губерниях чиновничество, особенно низшее, было местное. В Сибирь же заманивались чиновники разными льготами… Едущий туда редко заинтересовывался краем. Он ехал делать карьеру, приобрести состояние и затем бросить эту каторжную страну. Карательные ссылки и каторга удручали и разоряли население. В деревни и волости приписывали форменных негодяев без всякого спроса у общества… Видя все это, молодежь не могла не скорбеть о судьбе привольного края и его трудолюбивого, стойкого и предприимчивого населения…

Образованное общество чувствовало настоятельную потребность в реформах, оно мечтало о поднятии края, о созыве компетентной и близкой к нуждам его администрации, об университете, о народных школах, о самоуправлении… Для нас поэтому не совсем понятным кажется то суровое отношение, которое проявила власть к молодым сибирским деятелям. Кажется, тут сыграли главную роль обстоятельства, совершенно чуждые Сибири. Польское восстание породило вопрос о сепаратизме; с Польши он воинствующей прессой был перенесен с чисто преступным легкомыслием на все окраины. Сепаратизм усматривался всюду, и стремления сибирской молодежи, которые многих задевали, многих обличали, были подведены под обух сепаратизма».

«Никто не подумал, – замечает далее Клеменц, – о том, нет ли в планах молодых людей кое-чего, кроме преступных намерений? Нет ли в их наивных мечтах отголоска действительных нужд края, не нашедших еще своих выразителей?»