Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

«Хотя я и привык уже немного к ее (Аделаиды Федоровны) отсутствию, – продолжает он, – но все-таки не терял надежды, что когда-нибудь она приедет в Иркутск. Случилось иначе: Аделаида Федоровна умерла» [16]. Известие об этом Потанин получил в Троицкосавске. «Для меня это был большой удар. В течение дня я еще стоял крепко на ногах… но, когда поздно вечером я ушел в свою комнату, я упал на свою кровать и заплакал. Мне было обидно расставаться со своими мечтами, с которыми я приехал в Иркутск (курсив мой. – А. А.). Потанин теперь сокрушается о своем осиротевшем друге, боится за него. «Он упал духом. Мой приезд (т. е. возвращение в Иркутск из экспедиции в Монголию) не произвел на него целебного действия; я не мог заменить ему того друга, которого он потерял в своей жене» [17].

К этой боли за друга присоединялась другая, неприятно действовавшая на Потанина: это столкновение двух течений – областнического и централистического. Отношение к этому эпизоду в жизни друга настолько характерно для самого Потанина, что я позволил себе сделать довольно большую выписку из его «Воспоминаний», так как здесь сжато и выпукло изложено credo и самого Григория Николаевича: «Представителем одного здесь явился Ядринцев, а другого – Астырев. Для Ядринцева все сводилось к интересам Сибири. Он видел перед собой свою родину, лишенную культурных благ. Он все свои силы хотел употребить на изменение тяжелых условий, в которых его родина живет.

Он видел ее отсталость и хотел уравнять ее в культурном отношении с остальными областями России. Ему хотелось, чтобы на его родине было равное количество школ; чтобы безопасность и удобства жизни здесь были бы такие же, как и к западу от Урала; чтобы и здесь также процветали и богатели города; чтобы выросла местная интеллигенция, столь же просвещенная, столь же гуманная и воспитанная в любви к местному населению. Конечно, он не забывал общечеловеческих интересов, но отказывался от широкой программы служения целому человечеству; он думал, что, потрудившись для Сибири, добившись для нее равных прав на культуру, он тем самым окажет услугу и всему человечеству.

Против этого областнического течения выступает централистическое. В большинстве это последнее не только не желает развития дремлющих особенностей в отдельных областях, но оно готово стереть и те различия, которые созданы к современному моменту историческою жизнью. Кроме этого националистического централизма, в центре русской жизни появился еще космополитический централизм. Стали говорить, что блага, вырабатываемые наукой, техникой, искусством, не являются уделом всего населения; значительная часть последнего обойдена цивилизацией, интересы этой части забыты. Сторонники этого течения, призывая интеллигенцию к служению этой забытой части населения, постоянно напоминают, что под блеском цивилизации скрывается пустоцвет…» «Между этими двумя течениями произошел конфликт… большинство молодой интеллигенции стало на сторону Астырева и его друзей. На стороне Ядринцева оставалось только два-три старых друга – Загоскин, Нестеров и я…»

Я долго остановился на отношениях Потанина к Ядринцеву, в течение всей жизни последнего, потому, во-первых, что Ядринцев – признанный из сибирских патриотов, сыгравших в жизни Сибири такую огромную роль, какой никто до него не играл, а во-вторых, потому что вся деятельность Ядринцева так проникнута дружеским руководительством Потанина, что оно само ярко выясняет великое, а для Сибири еще большее, значение Потанина.

Таким же дружеским руководительством Потанина, как носителя идеи областной автономии, проникнуты и его отношения ко всем, на чью работу в этом направлении он мог рассчитывать. И не от него зависело, что не всякий мог воспринимать, как Ядринцев, и черпать из того духовного богатства, какое предлагалось.

Про себя я могу сказать, что направление и моей, малозаметной, деятельности формировалось в лучах воздействия Григория Николаевича. Ему я обязан тем, что совершил ряд путешествий и сохранил до старости любовь к местным исследованиям. Он толкнул меня и на журнальную, публицистическую деятельность. Он заставил меня крепко связать себя с Сибирью и со служением ее интересам. Много ли в мое время сибиряков, кончивших университет, возвращалось в Сибирь? Я был одним из тех, что сознательно, по окончании университета, застряли в Сибири, отказавшись от всяких стремлений выехать из нее, и с 1879 г. по 1903 г. я ни разу не перевалил за Урал.