Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

18-летним юношей, не окончившим курса Томской гимназии, Ядринцев уезжает в Петербург и здесь, по письму Щукина (при проезде в Сибирь остановившегося в Томске и квартировавшего у матери Ядринцева в их доме), знакомится с Потаниным, тогда 25-летним юношей, студентом университета.

«Я застал Потанина, – пишет Ядринцев, [8]– в квартире на Васильевском острове; помню его почти всегда расхаживавшего с книгою по комнате ( NB! характерная манера Потанина во всю его жизнь ), увлеченного естествознанием, но читавшего также много по тогдашней литературе и знакомого уже с общественными вопросами. С первого разговора, я помню, речь зашла о сибиряках в Петербурге и о необходимости перезнакомиться ( тоже характерно для Потанина, всегда отыскивавшего и затем направлявшего нужные силы ). Потанин проповедовал сближение как потребность чисто платоническую, видеться с земляками, вспоминать родину и придумать, чем мы можем быть ей полезны… Мы отдавали друг другу отчеты о наших привязанностях, говорили, как о решенном вопросе, о нашем возвращении домой, говорили, что те же намерения нужно поддерживать в других… В беседах с Потаниным я не только сходился, но увлекался его умом, его планами, и он был для меня первым ментором, наставником; он же определил мое призвание.

Я фанатически последовал его патриотической идее, и мы начали развивать мысль среди товарищей о необходимости группирования. В результате образовалось землячество, должно быть, первое в жизни университета». М. Лемке по этому поводу делает такое замечание: «Мысль сгруппироваться, т. е. образовать землячество, принадлежала Потанину и была горячо поддержана Н. М.» [9]( т. е. Ядринцевым ). «Понемногу, – продолжает в своих «Воспоминаниях» Ядринцев, – мне представлял Потанин то студента-юриста, сибиряка, то естественника… Потанин, при всей кабинетности и несветскости, однако, обладал завидной способностью не только сближаться, но и угадывать характер способности у земляков (талант и всю жизнь не оставлявший его и давший немало полезных слуг родине, совершенно верно замечает в скобках Ядринцев). Одного он мне рекомендовал как будущего техника в Сибири, другого как талантливого музыканта, третьего как химика, иных он отмечал за мягкую, симпатичную натуру. Он умел сближать сибиряков и не в одном университете. В Академии Художеств у него был уже знакомый художник из Иркутска Песков…» и т. д.

В этом и была вся суть. Именно Потанин был пропитан мыслью служения Сибири, мыслью, сочившейся из всех его пор; это был ум, это был вождь, верно следовавший раз взятому направлению и по бездорожью, по глухой чаще ведший за собой других, хотя бы и более его от природы одаренных. Ядринцев вождем не был и по особенностям своего характера и не мог им быть. Он был слишком личный, с резко выраженными субъективными чертами, человек, большой насмешник – врожденная его черта, – человек увлекающийся, со слабостями, занятый собой, любующийся собой. Не то – Потанин. Чуждый насмешливости, в высшей степени терпимый, не склонный строго осуждать других за их поступки, всегда и ко всем благожелательно и серьезно настроенный, он всего себя отдавал другим, любимому делу, любимой идее. Он был вождем не в силу властности своего характера, а, напротив, в силу своей мягкости, незлобивости, кротости, ничем не проявляя желания выдвинуться. Он вел, потому что за ним шли, и тех, кто этого сам желал.

Ядринцев среди нас был только самым горячим, самым преданным и любящим. И без Потанина он был бы, как множество полезных, но неярких, незаметных работников. Рассказывая о земляческих вечеринках, Ядринцев пишет: «Помню, на этих собраниях впервые раздался вопрос о значении в крае университета и необходимости его для Сибири». Кому первому пришла эта мысль, Ядринцев не говорит, но только не ему, иначе бы он это отметил, но для читателя, я думаю, не подлежит сомнению, кто пустил в оборот мысль о сибирском университете. Но зато Ядринцев подметил эту мысль и понесся: «…Портал должен быть из белого мрамора с золотой надписью „Сибирский университет”, внутренность из малахита, яшмы, кругом сад, в котором сосредоточивается вся сибирская флора. В кабинеты доставлены коллекции со всей Сибири, общественная подписка дала огромные средства. Аудитория кишит народом, где рядом с сибиряками мы встречаем инородцев; университет привлечет японцев и китайцев, говорят другие».

Вот тут и разница между Потаниным и Ядринцевым; последний увлекался до самозабвения и фантазировал; Потанин никаким таким увлечениям не поддавался, но радовался им в других, «как хорошим дрожжам…» В товарищеских разговорах развивалась мысль «о необходимости подготовки к будущей деятельности в Сибири, о необходимости изучать край и читать о нем сочинения, явилась мысль составлять библиографию сибирских книг, причем Потанин брался руководить этим делом, советовал издать календарь или памятную книжку и рекомендовал мне быть издателем (рекомендовал, конечно, потому, что Ядринцев получил в наследство от матери 15000 руб.), причем я изъявил горячую готовность. Говорили о будущем журнале, газете… в конце все соединилось на убеждении и вере, что нашей отдаленной окраине предстоит блестящая будущность».