Эрик-Эмманюэль Шмитт - Ночь огня

Возбужденно жестикулируя, Абайгур признался, что спрятал камни в моих вещах утром, когда шел молиться!

Заразившись его весельем, я тоже рассмеялся, что усилило его эйфорию.

Потом он разразился длинной тирадой, не заканчивая фразы от смеха.

Дональд пересказал мне главное. Абайгур хотел удостовериться, что господин философ и вправду самый рассеянный человек, какого он когда-либо встречал, – а над моей неописуемой невнимательностью все смеются с рождения, – а также хотел, чтобы я сохранил мускулистые ноги, унаследованные от матери, чемпионки Франции.

Он закатился еще пуще.

Этот бесшабашный эпизод открыл мне молодость Абайгура, грозного повелителя пустыни. Года двадцать четыре или двадцать пять… Тем более что он, когда пил, снял с лица покрывало, позволив мне увидеть длинные черные волосы, заплетенные в косы, и выпуклый затылок.

Легонько постукивая меня кулаками по груди, он дал понять, что мы, после такого веселья, отныне друзья, и мы вернулись в лагерь. Фляги и бидоны было решено наполнить после обеда.

Во второй половине дня мы оставили массив позади и шли через пустыню нового вида: твердая земля была усеяна круглыми, словно просыпавшимися с неба камнями. Несколько выпуклостей там и сям, похожих на маленькие потухшие вулканы, не нарушали монотонности.

Вдруг Абайгур всполошился.

– Что случилось? – спросил Дональд.

Абайгур, закусив губу, обозревал окрестности с едва ли не убитым видом. Мы, в свою очередь, попытались разглядеть, что его обеспокоило. Тщетно! Пустыня оставалась голой.

Силясь совладать с собой, однако голосом, выдававшим тревогу, Абайгур призвал нас остановиться.

Не признаваясь в этом, я опасался, что он заметил грабителей караванов, а то и врагов, готовых похитить или убить иностранцев.

Дональд, тоже встревоженный, подступил к нему с расспросами о причине его волнения.

Абайгур не ответил, молча взял полотняный мешок с первого верблюда и скрылся за холмом.

Через пять минут он вернулся, переодетый в черное платье из дорогой ткани, расшитой узорами.

– О, о, можно успокоиться, – воскликнул Дональд, – это его праздничный наряд!

Абайгур убрал прежнюю одежду в мешок и повесил его на спину верблюда. На нас он не обращал никакого внимания.

– Зачем он это делает? – решился я.

– Зачем? – повторил Дональд. – Лучше его не спрашивать. Я чувствую, что он убил бы меня, если бы я отважился. Его поведение говорит о том, что он не потерпит ни вопросов, ни комментариев.

Абайгур приказал верблюду опуститься на колени, и тот, взревев, нехотя повиновался. Два других из солидарности последовали его примеру.

Когда животное улеглось, Абайгур сел в седло и, сжимая коленями холку, приказал ему встать.

Надменный, великолепный, царственный, Абайгур восседал в трех метрах над землей. Он, обычно подбадривавший нас, указывавший дорогу с улыбкой, продолжал путь так, будто был один. Ни слова, ни взгляда в нашу сторону. Он ехал вперед, вскинув подбородок к горизонту. Другой человек…

Мы послушно шли следом, гадая, почему вдруг так изменилось его поведение.

Нам очень скоро предстояло это узнать.

За очередным холмом зазвенели колокольчики, и нам предстала удивительная картина: пастушка со стадом коз.

Все было маленьким и прелестным в этой пасторальной сценке. Не больше ребенка, хоть ей и было лет двадцать, сидевшая среди своих животных девушка потупила при виде нас подведенные сурьмой глаза. Тень от густых ресниц легла на персиковую кожу. Ее хорошенькое личико с перламутровыми губками в обрамлении тяжелых смоляных кос было необычайно округлым и нежным. Миниатюрные козочки у ее ног, ростом не больше тридцати сантиметров, на коротких ножках, с узкими мордочками, больше походили на игрушки, чем на жующих млекопитающих. Когда же они подавали голос, обнажая опалово-розовые десны, их блеяние повергало меня в растерянность: тонкое, слабенькое, оно напоминало дребезжание велосипедного звонка; козочки даже не блеяли, скорее повизгивали.

Абайгур приосанился на спине верблюда и проехал, прямой, неприступный, устремив взгляд в бесконечность и даже краем глаза не покосившись на пастушку.

Та, со своей стороны, сосредоточенно рисовала что-то веточкой на земле.

Какое зрелище! Пустыня раскинулась вокруг километрами одиночества, а двое туарегов игнорировали друг друга.

Однако все видели, что оба они лишь прикидывались слепыми. Эти двое так усиленно друг друга не замечали, что не могли друг другу не нравиться, это было очевидно! Каждый давал это понять другому, но ни один не брал на себя смелость сделать первый шаг.