Сергей Ленин - Судьбы людские. Любимый Иркутск

Однажды в столовке к Филипку подкатил Копченый.

– Слышь, пацан, базар к тебе имеется. Перетереть одну тему надо. Мы с Соленым хотим обкашлять с тобой возможное сотрудничество. С нами, крутыми зэками, будешь работать – будет тебе щастье, и даже с бабами перепих устроить могем. Истосковался, небось, по бабскому-то теплу, – сказал Копченый и скабрезно загыгыкал, сверля своим взглядом Вячеслава.

– Не на того нарвался, Копченый. Ты хуже пидора. Я тебе руки не подам. Для меня это стремно. Помогать тебе в твоих грязных делах и стать ментовским холуем – никогда. Катись от меня куда подальше, – сверкнув глазами, презрительно произнес Слава и показал ему оскорбительный и унижающий жест.

Слова молодого зэка обожгли блатаря, как огненная лава извергающегося вулкана. Он покраснел, позеленел, но ответить не посмел. Струсил. У Филипка был такой угрожающий вид, что казалось, он порвет сейчас на части собеседника, как «Тузик грелку». Копченый отступил, но затаенная злоба стала сверлить и разъедать уркагана. Он уже не мог спокойно спать. Испортился аппетит.

Случай для отмщения вскоре подвернулся. На очередной разнарядке в кабинете у подполковника Плешивцева, где рассматривалась фабрикация признаний для раскрытия преступлений, Копченый сделал деловое предложение по новой теме раскрытия мокрухи:

– Есть тут один зеленый огурчик, Филипком кличут. Ему и надо подвесить иркутскую поножовщину пятилетней давности, которую предложил раскрутить и раскрыть Курочкин. У него и статья подходит. За подобное художество он срок и мотает.

– Ну хорошо. Завтра я его в карцер прикажу закинуть. Дальше вы уже действуйте сами. Чтобы послезавтра у меня на столе было чистосердечное признание от Филиппова.

Я обещал следователю Курочкину, что все будет сделано. Если не сделаете как надо, я вас самих сгною. Будете просить о смерти. Такую жизнь я вам устрою, что ад покажется раем. Сами напросились. А сейчас пошли вон. Уже больше трех дел за вами нераскрытых по согласованному графику числится в этом месяце. – Я что, трепачом должен выглядеть перед Иркутском? – гневно заорал заместитель начальника колонии Плешивый и затопал своими кривыми ножками. – Вон отсюда, гады. Работать разучились! Размажу! Сгною! Уничтожу!

В тридцатиградусный мороз Славка возвращался из столовки в отряд. Навстречу ему, откуда ни возьмись, выскочил ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) майор Буш.

– Заключенный Филиппов, почему не по форме одеты?! Мать вашу так! Безобразие. Нарушаем, значит. Совсем уже оборзел!

– Виноват, гражданин начальник, я у шапки-ушанки уши опустил, чтобы свои не отморозить, – отчитался наш зэк.

– Я, плять, тебе сейчас яйца отморожу, жопу опущу. Почему нарушаем форму одежды? Опускать уши у шапки-ушанки не положено! Распорядок нарушать не позволю!

– Так ведь холодно, гражданин начальник.

– Пятнадцать суток тебе карцера, понял? Там погреешься, – ухмыльнулся ДПНК. – Ты у меня еще попляшешь, гаденыш.

– Понял, гражданин начальник, – отчеканил Филипок.

Так Славка загремел в ШИЗО.

Примечание: ШИЗО – штрафной изолятор; ПКТ, бур – помещение камерного типа, или, по-старому, барак усиленного режима; СУС – строгие условия содержания; ЕПКТ – единое помещение камерного типа, или попросту карцер; кича – так называют тюрьму в тюрьме, это темница, маленькое неотапливаемое помещение.

Здесь Филипку предстояло провести пятнадцать суток. Ужаснее ситуацию представить сложно. Особенно если вспомнить о кольщиках, которые должны были выбить необходимые признания из невиновного и ничего не подозревающего зэка.

Бушлат и шапку у Славки охрана отобрала при входе в карцер. Зачем? Да просто издевались быдлаки-вертухаи, получившие власть над людьми, поступив на службу в систему ИТК на зону. А может быть, это сделали намеренно для того, чтобы зэк стал посговорчивее и быстрее сломался. Сейчас уже не узнаешь.

А тогда продрогший и замерзающий Славка, покрываясь инеем, сидел на корточках и желал только одного – уснуть и не проснуться.

Его, общительного и жизнерадостного парня, колония со своими тотальными, серьезными, порой бесчеловечными ограничениями надломила, но еще не сломала. Он долго не мог смириться с тем, что сидит из-за уродов, насильников.

Он защищался сам от ножа и защищал поруганную честь безвинной и беззащитной девушки. Он не сделал ничего такого, за что могло бы быть стыдно. Он был и оставался настоящим мужиком. Он стойко переносил все тяготы и лишения жизни на зоне. Славка любил жизнь, но сейчас он понимал, что никому он не нужен. Только маме.