Юхан Смуул - Ледовая книга

Сегодня делали стенгазету. В общем ничего получилось. Народ здесь очень сговорчивый. Отыскались даже художники. Особенно помогли радист Борис Чернов, долго работавший на Севере и хорошо рисующий (к тому же хорошо пишущий на машинке, как все радисты), опытный полярный лётчик Всеволод Иванович Фурдецкий, аэрологи Олег Торжуткин и Владимир Белов и будущий начальник складов Мирного Сергеев.

На корабле царит предпраздничное, приподнятое настроение. Пышут жаром утюги, стрекочут электрические бритвы. Завтра состоится торжественное собрание, праздничный обед и концерт самодеятельности.

Вечером я созвал актив стенгазеты — провели время весело и тихо. Так на корабле бывает почти всегда, если приходится выпивать одну или две бутылки коньяка втихомолку. Переборки кают тоненькие, и, хотя соседи тут не мелочные и не придирчивые, шум им всё-таки мешает, особенно поздно вечером. Я вспомнил Иванову ночь 1955 года в Северной Атлантике. Тогда мы сидели вдвоём с капитаном в его маленькой каюте и пели разные красивые песни, но так тихо, что едва слышали самих себя. Здесь так же — тихие голоса, глухое бульканье коньяка, наливаемого в стакан, шуршание яблок, перекатывающихся при ударе волны по бумаге на столе. Ла-Манш спокоен, ветер попутный, плеск моря за открытым окном едва-едва слышен…

Мир, в который я сегодня вечером попал впервые, мир полярных исследователей и путешественников, подавляющий своим одиночеством, снежными бурями и своей, как говорят, редко встречающейся где-либо тишиной, воздействующей на людей прямо-таки физически, — этот мир теперь возник перед моими глазами уже благодаря не книгам Нансена, Бэрда, Шеклтона и Амундсена, а тихим рассказам живых людей.

Фурдецкий рассказал о своих полётах над Северным Ледовитым океаном, о том, как снабжались исследовательские станции «Северные полюсы». Вспомнил он и о нашем эстонском лётчике Энделе Пусэпе, которого знают и помнят все полярные лётчики. У Фурдецкого лицо учёного, и обороты речи у него научные, но он умеет так живо описывать самолёты, воздушный океан, штормы, аварии, хорошие и плохие аэродромы, что видишь их воочию. Может быть, мне удастся полетать с ним в Антарктике. Второй лётчик, Афонин, который, как и Фурдецкий, едет на Южный полюс впервые, уже с 1935 года полярник. Он был с вертолётом на «Северном полюсе-4». Как-то, когда мы играли с ним в домино, он показал на стол:

— Льдина, на которой разместили «Северный полюс-4», была с этот стол. А когда мы с неё ушли, она была меньше этой кости.

У Афонина едкая усмешка, лицо изборождено морщинами, он приземистый и крепкий, ни грамма лишнего жира. Он напоминает мне капитана, чья судьба навела меня на мысль написать поэму «Сын бури». В нашей сравнительно молодой экспедиции он кажется спокойным, как Будда. Лишь когда он заговаривает о своих приключениях, его взгляд становится удивлённым. Об исчезновении одной посадочной площадки в Северном Ледовитом океане Афонин рассказывал так:

— Отыскали хорошую льдину, устроили хорошую посадочную площадку. А на другой день нет площадки — уплыла. Полетел я на вертолёте искать её и нахожу в шести километрах. На третий день она (несколько крепких слов о площадке) уже в двенадцати километрах. Последний раз нашёл её в сорока пяти километрах. И больше уже не находил. Черт её знает, куда она делась?..

И это «черт её знает, куда она делась» опять его озадачило — на лице его выразилось удивление.

Гости ушли. Полночь уже позади, судовые часы показывают 1.00, таллинское время — четыре часа утра. Значит, праздники уже начались. Я разбудил Васюкова, который в продолжение нашего долгого сидения спал, словно у Христа за пазухой, под караулом своего Гриши. Он протёр глаза, оглядел каюту, имевшую весьма разгромленный вид, и спросил:

— Что тут было? Полтавский бой?

Мы поздравили друг друга с праздником, вспомнили о своей родине, от которой мы уходим все дальше, и о своих близких.

«Корабли революции должны быть чистыми!» — говорит боцман из «Гибели эскадры». И я принимаюсь убирать каюту.

Сегодня на корабле очень торжественно. Пожимаем друг другу руки, желаем хороших праздников. Общество, собравшееся к завтраку в салоне, одето не хуже, чем публика на иной премьере. Все время поступают радиограммы. Их раздаёт комендант экспедиции Голубенков. Его всегда окружает кольцо нетерпеливых людей. Хотя я знаю, что мне, вероятно, ничего сегодня не пришлют, однако держусь поближе к Голубенкову. Тут видишь, что значат хотя бы два словечка из дому.