Максим Привезенцев - Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники

В Репетек в итоге я так и не попал, что очень, конечно, жаль, но что поделать. Сейчас это туркменский заповедник, принадлежит туземной Академии наук. Место, действительно, уникальное. В семидесяти километрах от Амударьи, на границе между Центральными и Юго-Восточными Каракумами, всего несколько десятков гектаров. Здесь, как будто по заказу, перед тобой почти все пейзажи первозданной пустыни – цепи барханов, вершины которых колеблются на ветру, гряды бугристых песков с белым саксаулом и песчаной осокой и даже черносаксаульники – легендарные леса песков. От былой напряженной научной работы остались только воспоминания, но немного воображения – и ты можешь себе представить, какой энтузиазм царил здесь во времена Семевского, какие грезились воздушные замки…

Однако все мечты нашего героя развеяли ветра, причем не сухие ветра пустынь, а болезненные поветрия больших городов, движения воздýхов совершенного другого свойства. С каждым годом жить и работать в СССР становилось все трудней. Люди боялись стука в дверь, неловко оброненного слова. Чекисты могли прийти в любой момент – не только за тобой, но и за твоими близкими, коллегами, друзьями. Петля затягивалась и вокруг Вавилова: в 40-м году его арестовали. Во время войны он погибнет в тюрьме, а брат его, физик, человек куда более посредственный, долгие годы будет президентом советской Академии наук.

Та жизнь была своего рода гонкой с преследованием, где часто единственным выходом становился резкий разворот судьбы. Нужно было найти в себе силы уехать, сменить профессию, затеряться. Семевскому пришлось пожертвовать пустыней. Связано ли это было именно с судьбой Вавилова или с какими-то другими, личными обстоятельствами и мотивами? Теперь уже нет в живых людей, способных ответить на этот вопрос. Война застала нашего героя начальником Картографической службы Ленинградского фронта. А в послевоенные годы он круто развернул свои исследования – занимался экономической географией Соединенных Штатов, а потом и Кубы. До самой смерти служил деканом географического факультета Ленинградского университета, а в 70-м был избран вице-президентом Географического общества. В общем, вполне удавшаяся советская академическая карьера.

Семевский умер в 1976 году, задолго до того, как обозначился крах коммунизма и того большого «левого похода», частью которого стал и знаменитый каракумский автопробег. Но за два года до смерти подлинная страсть и судьба нашего героя вновь дали о себе знать. Семевский оказался одним из немногих, кто поддержал вторую докторскую диссертацию Льва Николаевича Гумилева «Этногенез и биосфера Земли». В Москве тогда эту работу, блистательно защищенную в актовом зале Смольного в Ленинграде, провалили фанатики-ортодоксы из ВАКа.

Семевского многое роднило с Гумилевым – происхождение, профессия. Но главное, их объединила вода и пустыня. Центральная гумилевская идея о ритмическом увлажнении Евразии воскрешала в памяти нашего героя образы молодости, воспоминания о тех местах, где вода не символизирует, а являет собой жизнь, а ее уход – смерть.

Теперь я отлично понимаю эту ностальгию. Я видел бескрайние пространства, лишенные влаги…

Многие азиатские пейзажи выглядят как иллюстрация к гумилевским книгам. Лев Николаевич представлял себе Евразию как огромное пустынное море с разбросанными то тут, то там бесчисленными островами. Оттуда на земледельческие берега – Европу и Китай – всегда неожиданно, всегда как будто из небытия накатывали огромные волны – ух, гунны, ух, уйгуры, ух, монголы, – накатывали и замирали. И на долгие десятилетия – тишина, как будто бы ничего и не было. Людям из обжитых и подробно нанесенных на географические карты земель это казалось полной загадкой. Как так? Только что были – и нет их.

Где они все?

…Там, за горизонтом, простиралась территория побега, территория ухода, территория неизвестности. У нее свой ритм, своя страсть. Гумилев называл эту страсть пассионарностью. И мало кто понимал, что пассионарии степи и пустыни, эти жестокие воины, шли вперед по воле песков и по зову воды, этот же зов пестовал их волю и вершил историю. Великий ритм перемещения племен и народов могли прочувствовать только люди, которые работали и жили в этих местах. Этот опыт, совершенно недоступный кабинетным московским ученым, объединил Бориса Семевского и Льва Гумилева, и он же нерасторжимо связан с нашей общей судьбой…

Мы, русские, жили на последнем берегу, на окраине этого мира. Именно для нас эти тьмы и тьмы возникали как бы ниоткуда и исчезали как бы в никуда. Отсюда и идет древнее стремление путника и землепроходца. Очень хочется знать, где они таятся, эти причудливые люди Востока, из какой пустынной дали, из какой глубины времен они движутся к нам, что они несут, что от них ждать?…