Светлана Гончаренко (Алкея) - Я хочу, чтобы ты вспомнил… Книга 1. Бесконечный канон #1.1

Тут Герман осёкся, потому что впервые столкнулся с необходимостью объяснения, кто она ему, эта девушка, лежащая в интенсивной терапии где-то за океаном. Но не смог продолжить фразу и обессиленно опустил всклокоченную голову.

– Чем я могу помочь? – не удивляясь решимости и настойчивости сына, проговорил Брик-старший.

– Свяжись с Асклепием. Попроси его помочь. У неё повреждён участок мозга. После таких ранений не живут, даже Божественные, даже с имплантами, а вот ей удалось. Она в коме, подключена к системе. Я позаботился, чтобы ей была оказана самая лучшая помощь, но… Ты же знаешь, что такое клиники в наше время. Бардак, отсутствие обеспечения, никчёмные людишки с допусками к врачебной практике, рвачи, бестолковые и наглые… Есть, конечно, уникумы, и ты их знаешь. Помоги не потерять её. Обещаю, что как только покину Кукулькан, ситуация изменится в лучшую сторону для тебя. Я уже направил нужную информацию в разные точки. Все с ума сойдут от нового информ-потока, и головорезам твоих божественных «товарищей по партии» будет не до меня, поверь. Я уйду, сумею. Должен суметь.

– Слушай, сынок, не напрягайся, не переусердствуй, – мягко начал, было, отец, недоумевая, как такое возможно, хотя он десятки раз убеждался, что Герману под силу невозможные вещи.

– Извини, сейчас я хочу побыть один. Собирайтесь. Тебе снова пора в Лионгард. Потом поговорим, дома. Следи за событиями, успокой маму, пожалуйста. Действуем по прежнему плану. Я полагаюсь на тебя.

Они обнялись, и отец тихо вышел, на ходу махнув Мерному. Герман бесцельно прошёлся по комнате. Босые ноги расслаблялись на прохладном полу. Вдруг он почувствовал, что не один в гостиной. Сначала это ощущение казалось паранойей от преследований, ведь именно из-за них ему пришлось тайно, не сказав даже нежно любимой матери ни слова, сбежать из южного приморского рая сначала в Европу, потом за океан. Прохладный вечерний воздух шевелил портьеры на окнах. Чувство присутствия усиливалось. Отчаяние медленно отступало. Где-то в глубине подсознания гнездилась странная мысль: «А что если Ангел посетила меня на прощанье? Что если она отошла?». Он подошёл к окну и глянул в чёрную бездну неба где-то над городским куполом, не обращая внимания на яркие огни и привычный тихий гул города, лежащего внизу. Обильные, как проливной дождь, слёзы выталкивали наружу боль и напряжение последних часов, ужас и чувство вины…

Одиночество, как чёрная дыра, поглощало его мир. Гравитация этого одиночества убивала время, отнимала силы, лишала всего, что могло бы дать надежду. Вот напасть! Человек издревле приговорён к одиночеству особенностями психики. Индивидуальное «я», личность, желая выделиться из человеческой общности, всегда оказывается, будто разорванной напополам. Но если тебе доводится привязаться к кому-то в глубине души, а жизнь, будто разводит между вами мосты, этот внутренний разрыв ощущается больней. Горизонт событий чёрной дыры одиночества режет острым лезвием неотвратимости твою реальность, и всё, что тебе особенно дорого, проваливается в непроглядную тьму, из которой нет возврата. А на поверхности остаёшься ты, голая сингулярность.

И что тебе делать с твоей индивидуальностью в этом одиночестве? Кому она нужна? Ты один смотришь на звёзды в ночи, подпирая кулаком свою бороду. Нет, не нужна тебе эта свобода и независимость, эта оригинальность и неподражаемость. Пропади они пропадом! В одиночестве важно только то, что утрачено и искривлено его необоримой силой.

Слёзы ещё катились по щекам и капали с бороды на пол, когда Герман оторвал себя от окна и, вытираясь рукавом толстовки, поплёлся в спальню. Он упал на необъятную кровать и забылся кратковременным глубоким сном.

Через полчаса три верхних этажа «Золотой пристани неба», отведённых для особенных и довольно странных гостей, опустели.

Лионгард, 2168г.

Начальник Девятого Специального отдела Интерпола сидел у себя в кабинете за массивным дубовым столом. Тёмно-зелёная обивка мебели в полутьме кабинета казалась почти чёрной. Сквозь шторы слабо пробивалось утро. Лионгард лениво начинал привычный разбег первыми пролётами вечно спешащих по своим линиям такси, запахами почти натурального шоколада и кофе в ресторации через дорогу, разговорами бредущих домой техников из ночной смены.

Часы на стене показывали половину девятого. Начальник был хмур. На его крупном прямоугольном сером лице не отображалась ни одна эмоция; оно было похоже на маску человека в годах с опущенными вниз уголками губ, неимоверно уставшего от жизненных перипетий. В его некогда густой угольно-чёрной шевелюре просвечивала седина. Он долго смотрел в одну точку на столе, пребывая в напряжённых раздумьях.