Светлана Трихина - Камчатские рассказы

В народе живы воспоминания о страшных землетрясениях и цунами. Опираясь на это, МЧС любит нагнетать обстановку в ожидании катастрофических семи-восьми баллов. Авачинский свой пар спускает регулярно, в несколько столбов, а вот Корякская сопка стоит не шелохнётся, укутав макушку сферическим облаком. Считается, что она будет извергаться мощно и стремительно, выбив пробку из кратера.

Одно время все жили с «тревожными» чемоданчиками у входа, ну, где всё самое ценное, чтоб наготове. Землетрясение всё не приходило, зато стали наведываться деклассированные элементы, ходи да собирай чемоданы, как грибы; и перестали ждать: все, кроме МЧС.

Лет через пять мы переедем в Петропавловск на Солнечную улицу, и каждое утро, в окне кухни солнце будет вставать за вулканами. А сейчас с Восьми ВетрОв я смотрю на них с обратной стороны, через Авачинскую бухту.

КАМЧАТКА. НОВЫЙ 2000 ГОД.

Новый 2000 год встречаем в просторном военном госпитале Рыбачьего. У Кости дежурство. Высокие потолки, гулкие коридоры. Накрывать поляну и отмечать медики умеют. В процессе веселья ко мне, время от времени, подсаживаются доброжелатели женского пола с фразой: «А Вы знаете, что Ваш муж…» – Знаю, – говорю я, – но меня интересуют только денежные потоки.

– Ну, и стерва! – решают доброжелатели, и жизнь входит в мирную колею.

КАМЧАТКА. ДЖИНДАЛ.

Солнце здесь яркое и сильное, и его невероятно много. Можно сказать -сплошное солнце. Наступающая весна начинает разогревать кровь жителям посёлка.

У нас, в Рыбачьем, достаточно питейных заведений. На всякого мудреца. Рыба помельче и любители внезапно получить по морде колготятся в баре «Эфа», где человеческая жизнь не стоит и цента. Офицерский состав любит пить в долг на добротных, зеленых, ломберных скАтертях кафе «Ленинград».

А вот ресторан «Джиндал» – это легенда, это – миф. Именно здесь бьётся алкогольное сердце посёлка. В этом, оживлённом аквариумами и шестами для танцев заведении обкатываются новички, прибывшие на базу.

Оцениваются два умения. Во-первых, как ты умеешь пить или не пить; и с кем ты умеешь спать или не спать, во-вторых. Результаты тестирования моментально вносятся в облачное хранилище посёлка, после чего каждый житель чётко знает, что можно от тебя ожидать. Встречаются индивидуумы, не доверяющие облакам. Их убеждают: кого вербально, кого физически.

Доктор, кивнув официантке на «Вам как всегда?», сидит и пьёт, ему составляет компанию Саня. Они обсуждают жён.

– Стою на остановке у ДОФа (Дом офицеров), ну принЯвши чутка. Жду автобус. Народу! Твоя на машине подъезжает. Открывает окно. «Сань, -говорит,– тебя подвезти?» Не успел рта открыть, она с места по газам, с проворотом колес.

– Саня, ты рот-то быстрее открывай. Она резво ездит, голуби с дороги взлетать не успевают, – говорит доктор и потирает ступню, на которую жена наехала давеча, сдавая у госпиталя задом. Петербурженка чёртова.

– Ну, давай.

Они выпивают и некоторое время молчат, чтобы не испортить эффект.

Камчатка. Черемша.

Весна на Камчатке – это время черемши.

В Петербурге на Кузнечном рынке, в соленьях, среди синевато-розового в маринаде чеснока, ярких, как зимородки, пупырчатых малосольных огурцов, лежали горками связки мутно зелёной черемши, расцветки школьных стен, и крепкие жилы их стеблей, со вдавленными в жёсткую мякоть нитками, напоминали тяжело дышащую даму в корсете. Хотелось полоснуть по ним острым ножом, чтобы зелёные унылые черви обрели наконец свободу и были съедены весёлыми птицами -людьми.

Первый раз довелось увидеть, как под весенним солнышком растёт вольная дышащая черемша, на Зеленчуке, мы сплавлялись по нему на каяках и катамаранах. В начале похода поднимались к невероятной красоты Софийским озёрам. Горные озёра со своей зеркальной невозмутимостью наносятся на географическую карту души сразу тем цветом, в котором ты их застал. Озёра – фотоснимки неба; в тяжёлые дни ты снова окунаешься в этот цвет, и душа твоя плавает в нём, не нарушая недвижности вод. Альпы и Татры, Кавказ и Камчатка, их озёрами нельзя наглядеться, как нельзя напиться талой водой их ледников.

Впрочем, черемша не эдельвейс, не любит высоко забираться. По весне бурый ковёр прошлогодних листьев, их истлевшие, проеденные снегом и жуками, сквозные пластины проклюнуты остро отточенной зеленью ростков. Их уже можно собирать, можно и когда над сухим пергаментом мёртвых листьев черемша раскинет два ярко зелёных заячьих ушка, как знамя победы жизни над смертью.