Борис Василевский - Снега былых времен

Тут вот что, в этой лучшей жизни, настораживало, бросалось в глаза всякому, знавшему прежний Север, — это появление здесь «делового человека». Я бы даже так выразился — «очень делового». Ибо как все на Севере с коэффициентом — цена завозимых товаров, себестоимость производимой продукции, зарплата, — так и «деловой человек» тоже с «коэффициентом», так сказать, «в северном исполнении». Вдвойне, втройне, в несколько раз более деловой, чем его собрат на материке. Но, может быть, это не совсем верно, скорее всего, в деловитости они равны, и точнее в данном случае говорить о степени одержимости или о северной специфике… На материке «деловой человек» возник гораздо раньше, давно уже мы читаем о нем обличающие статьи и фельетоны, а вот на Севере — буквально в последние годы. Север в этом отношении продержался как-то подольше. Отдельные экземпляры «деловых», конечно, и прежде встречались, но столь редко, разрозненно, что всерьез не воспринимались на общем фоне и к «деловитости» их прочие северяне относились даже снисходительно, как к чудачеству. Теперь же «деловой человек» распространился по Северу и заявил о себе настолько, что его уже можно считать явлением социальным… Но тут, чтобы не быть неправильно понятым, следует оговориться. Мы ведь подчас склонны подозревать и упрекать уехавших работать на Север в каком-то особенном пристрастии к «длинному рублю». Не так ли, читатель? Я, правда, этого никогда не делаю и, более того, полагаю несправедливым — даже если человек сам мне скажет: «Да, я приехал за длинным рублем». Для меня он все равно не «деловой», а обыкновенный северянин, получающий свой обыкновенный «длинный рубль», то есть установленную государством двойную зарплату плюс также полагающиеся северные надбавки. «Деловой» же человек нынче не таков, он на просто «длинный рубль» плевал, потому что ему теперь нужен «очень длинный»… Что же он собой представляет, этот народившийся вдруг северный вариант «делового человека»? Запомнился один давний разговор за обедом в билибинской «Золотинке». Подсел со своими тарелками… парень не парень, лет около тридцати, но в наше время и в этом возрасте называют парнями, в лице к тому же что-то еще не завершившееся, неустойчивое. Потом узнал я, что родом он из Белоруссии, из пограничного с Польшей села Рубеж, все родные погибли в войну, семьи до сих пор не завел. В шестнадцать лет завербовался в Сибирь, набавил себе два года, с тех пор и ездит… Но это потом, когда разговорились, а началось с того, что я заметил у него на пиджаке значок с надписью «Валдай».

— Бывал там? — спросил я.

— Нет. Просто значок понравился. А вы были?

— Был.

— Ну и как там?

— Красиво. Лес, озеро. Остров на озере, монастырь.

— А люди, люди как живут?

— Нормально. — Я пожал плечами. — Как везде, наверное.

— Не скажите. Везде по-разному. Например, в южном Казахстане люди живут отлично. А в северном — хуже. В Новосибирской области — опять лучше.

— А в Билибино? — спросил я, чтоб уяснить себе его критерий.

— Не знаю. Я здесь месяц… Мяса вот нет.

— А сюда откуда?

— С прииска «Весенний».

— Там хуже, чем в Билибино?

— Вообще. С жильем, с питанием…

— А на Чукотку откуда?

— С Колымы.

— И надолго думаешь?

— Посмотрю…

Тот самый, «деловой», скажете, человек? Нет, совершенно напротив, это очарованный странник какой-то, созерцатель, и с места на место он переезжает не с конкретной целью, зацепиться где-то, «где лучше», и осесть, но он романтик в своем роде и так и будет скитаться, завороженный вот этим непостоянством, пестротой, мозаичностью картины «как люди живут». Ау самого у него, кроме чемоданчика с кое-каким дорожным барахлом, наверняка ничего нет… Но даже если бы он, постранствовав, вернулся, допустим, в запомнившийся ему южный Казахстан и зажил бы, как все, «отлично», все равно в нашем понимании он вышел бы не «деловой», не истинно «деловой» человек. Ибо истинно «деловой» не выискивает, где люди живут лучше, а скорее наоборот — он приезжает, видит, что живут еще так себе, и остается, соображая, какую из этого «так себе» можно извлечь пользу. И извлекает. Овощей нет — строит теплицу, тушенка всем надоела — заводит свиней, шапок приличных нет, за кроличьими и то очередь, а собаки, граждане, на что? Отлавливает беспризорных, у которых мех подлинней, покрасивее, пооткармливает еще маленько, чтоб заблестел, — и давит на те же шапки. Когда же собака не беспризорная, но очень хорошая, может и украсть. Недавно вот в Анадыре у доктора Саши Вольфсона ньюфаундленда украли, единственного в городе, все его знали. Не для того, конечно, украли, чтоб с ним прогуливаться… Но это, конечно, крайний случай, исключительный, а вообще-то «деловой» человек вкалывает честно и не щадя себя. Чего-чего, а работать он умеет, в этом ему не откажешь. Та же теплица, те же свиньи сколько сил требуют, то же совместительство. И не на каких-то там двух работах, а минимум на трех, бывает, и на четырех. В совместительстве опять заложена ситуация «так себе» — «так себе» с рабочей силой. С материка нужного работника не вызовешь, потому что жилья ему нет, тогда, к’элюкъым мин’кыри, что ж делать, придется обращаться вот к этому, который уже приехал. И он, зная это, еще заставит себя поуговаривать, набьет цену. Причем устремлений своих, своего, как обозвали бы моралисты, «хищнического нутра» он и не скрывает, — во-первых, в условиях замкнутого северного существования от людей вообще ничего скрыть нельзя, а во-вторых, «деловой человек» еще чувствует некую свою правоту, точнее же так: он очень тонко ощущает, что не его вина в том, что он появился…