Игорь Рубан - Льды. Люди. Встречи

Пройдет четверть века, и эти наши "штучные" полеты станут историей. Понятие отдаленности изменят скоростные воздушные лайнеры, и в обиход войдут слова "турист" и "пассажир". У нас же, пока, они употребляются редко и, еще не обкатанные, звучат часто пренебрежительно. "Ты что? Пассажир, что ли? Давай! Давай нажми!" — выдохнет кто-либо, весь багровый от борьбы с неприподъемным ящиком. Иногда еще называют так новичков, впервые едущих в Заполярье. Держатся они обычно отчужденно, не вписываясь в непривычную им жизнь. Сейчас справа от меня неуверенно примостилась такая группка. Средних лет мужчина с женой и девочкой лет трех в незнакомой обстановке чувствуют себя неуютно. Самолет хоть и рейсовый, но кресел в нем нет. Это так называемый грузовой вариант. У него вдоль бортов идут холодные и узкие откидные дюралевые скамьи, и от того, что в них для каждого человека выдавлены прямоугольные ямки, похожие на ванночки для проявления фотографий, удобства не прибавляется. Приходится доставать что-либо из теплых вещей, подстилать под себя и отгораживать спину от промерзающего борта. Путь предстоит длинный, многодневный, и все привычно устраиваются, с возможным удобством, надолго. Пытаясь расшевелить своих соседей справа, советую устроить девочке "гнездо" на груде мешков, ящиков и личных вещей, занимающих все чрево самолета. Мой спутник оказывается бухгалтером, завербовавшимся туда же, куда лечу и я. Он рассчитывает без особого труда хорошо подзаработать. Ошибка многих! Зря большие деньги нигде не платят, а тем более в Арктике. Но я не разубеждаю: биография каждого — дело его собственных рук. Останется ли он человеком случайным или станет полярником — время покажет.

Пилоты включили печку-подогрев, и из ее сетки в переборке тянет струя сухого, горячего воздуха. Самолет слегка потряхивают течения воздуха от нагретой солнцем земли, мысли забегают вперед, и дом постепенно начинает представляться видимым издалека, с палубы ледокола, куда лежит мой путь. Приходят на ум прежние экспедиции, бесконечные версты и рожденные ими картины. Так будет, конечно, и в этот раз. Все пережитое в дороге и предстоящем плавании спрессуется воедино. Чем больше элементов войдет в этот сплав, тем более емкой и зрелой будет задуманная картина о людях Арктики. Она не серийный товар, сделанный на станке, не галстук и не мотоцикл. Ее надо пережить во всей сложности чувств и мыслей, рожденных жизнью. Только тогда найдет она путь к сердцу зрителя, западет ему в душу.

Эх, мысли, мысли! Как хорошо и просто думать и как трудно, взяв кисть, написать работу.

Первая ночевка ждет нас у жителей Кег-Острова. Поздно. В легком сумраке белой ночи мерцают, далеко за Двиной, огни Архангельска, последнего большого города на нашем пути. На другой день при ясной погоде, без происшествий, быстро долетаем до Амдермы. Сели самолет заправить и самим поесть. Солнечно, тепло, хорошо. Вышли, размялись, полюбовались на синеву Карского моря и рыжие волны берегового наката и заспешили в столовую.

Закат на Карском море. (Япония.)

Только расселись, кончив греметь в сенях рукомойником, как вошел второй пилот и объявил:

— По погодным условиям захода в штаб морских операций не будет. Всем туда летящим надо снять свои вещи и остаться здесь.

— Веселое дело! — говорю. — Мне как раз надо в штаб. А тут, я знаю, можно при любой погоде всласть насидеться. Борта идут перегруженные, когда кто возьмет — дело темное. Жди, пожалуй!

— Ну, а если мимо, в Хатангу, завезем? Вам веселее будет?

— Тоже, конечно, лихо! Скажите, а служебную почту в штаб вы здесь оставляете или с собой берете?

— Берем пока. Но почта не люди.

— Тогда я лечу с вами.

— Дело ваше, рискуйте.

Глядя на меня, бухгалтер с семьей тоже решает продолжать полет. Взлетев, вскоре входим в туман. Иллюминаторы застилает серая мгла. В самолете темнеет, и через некоторое время идем на посадку. С хрустом пробежав по прибрежной гальке, останавливаемся, далеко не долетев до цели. "Все! — выходя из пилотской кабины, говорит экипаж. — Приехали!" Наши вещи, почта выгружаются, и машина прямо с места идет на взлет, исчезая в сырой мути. Мы остаемся одни возле домика и недостроенной избушки. Сквозь дождевую пыль, сыплющуюся с низкого, мокрого неба, виднеются выжатые половодьем на берег глыбы льда и за ними, на конце косы, силуэты двух зачехленных самолетов. Ни души. Пусто, холодно и промозгло. В полной тишине слышен только звон осыпающихся со льдин граненых и длинных, как свечи, кристаллов льда. Вещи и почту заносим в домик. В нем сухо, пахнет жилым и относительно тепло. Как могу, помогаю устроиться своим спутникам. Настроение у них неважное. Пошутив, что белые медведи нас не съедят, выхожу на улицу. Пусть в тепле посидят, успокоятся и дочку покормят. Дергаться бесполезно. Не зима и не в голой мы тундре. Вон поблескивают наполненные водой свежие следы людей. Видимо, они еще сегодня ушли на речку с мудреным названием, в переводе означающим "Река, где поп утопился". В такую сырость ушедшие должны скоро вернуться, а, судя по следам, их много туда пошло. Вероятно, это ледовая разведка. Погода для осмотра льдов дрянь, и, наверное, экипаж сагитировал хозяина "аэропорта" сходить рыбки промыслить.