Тим Скоренко - Эверест

Сам Хант не планировал идти наверх. В соответствии с разработанной стратегией к вершине последовательно отправлялись две «двойки». В первую входили Том Бурдиллон и Чарльз Эванс, во вторую – Эдмунд Хиллари и шерп Тенцинг Норгей. Хиллари не хотел идти с шерпом – в этом проявился его снобизм. Нет, говорил он, я не пойду, я хочу идти с Лоу или с кем-либо еще, но не с этим узкоглазым. То, что узкоглазый в сто раз опытнее и выносливее любого европейца, Хиллари тогда не волновало.

Через три дня, кстати, они с шерпом уже были лучшими друзьями – и оставались таковыми всю жизнь. Когда в 1986 году Норгей умер, Хиллари рыдал так, как будто потерял сына, брата и отца в одном лице. Впрочем, никакого «как будто». Когда ты идешь с кем-то на вершину, он действительно тебе – брат, сын и отец. Более того, он – ты сам. Ты знаешь, что, если погибнет он – умрешь и ты. Если он сломает ногу, ты тоже не выберешься. И ты учишься делить с ним все, что возможно разделить.

Первыми, 26 мая 1953 года, шли Бурдиллон и Эванс. Сложись обстоятельства чуть иначе, возможно, именно их имена сейчас открывали бы все альпинистские справочники. Но они прошли всего четыреста метров, когда у Эванса отказала система подачи кислорода. Бурдиллон понял все правильно. Они были единым целым, и один не мог двигаться вверх, оставив другого. Поэтому они спустились – в тот же день. На отдых должно было уйти по меньшей мере три дня, и потому шахматный порядок вывел на тропу вторую двойку. Точнее, пятерку, потому что до штурмового лагеря на высоте 8500 Хиллари с напарником довели трое шерпов.

Но дальше они шли вдвоем.

Утром один из французов почувствовал себя плохо. Пульс – сто восемь ударов в минуту. Так не годится. Утренний пульс не должен быть больше сотни, в противном случае выходит, что человек не смог приспособиться к высоте. Он сумеет дойти до второго лагеря, но оттуда его придется спускать. Это может разрушить всю экспедицию. Французов было десять, плюс пятнадцать шерпов с ними. Двоих шерпов отправили вниз – сопровождать заболевшего. Джону Келли сказали: будешь на его месте? Буду, сказал он. Тем более, место освободилось в палатке с Матильдой. Хотя палатка была трехместной и с ними ночевал еще один француз, Келли такой расклад нравился.

Было решено еще на один день остаться в лагере I. Задержаться – лучше, чем поторопиться. Все-таки восемьсот метров – немалый рывок, и отдых после него не помешает. Но лишать себя акклиматизации тоже глупо. Поэтому они поднялись на 6500, а затем спустились на 6000. Очередная ступенька. Матильда шла в сцепке с Келли, а потом весь вечер просидела в его палатке. Они разговаривали о разном, но больше всего Матильду интересовала цель англичанина. Что за фотография? – спрашивала она. Как она выглядела? Почему ты надеешься найти ее там, когда уже несколько тысяч человек побывали на вершине и ничего не нашли? У тебя в рукаве есть козырь?

Нет, отвечал Келли, у меня нет никакого козыря. Просто я знаю, что Мэллори не мог не дойти. Он ведь из Мобберли.

А фотография… На фотографии была Рут. Милая, молодая, ей было всего тридцать два, когда погиб ее муж, а снимок сделали за несколько лет до этого, в 1920 году.

Ее отцом был Хью Теккерей Тернер, архитектор по профессии и художник по призванию. Самая известная его работа – часовня в Мемориальном парке Филлипса, что в Годалминге, графство Суррей. Парк был разбит и назван в честь Джека Филлипса, того самого героического телеграфиста, который выстукивал SOS и другие сигналы бедствия на разваливающемся после удара об айсберг «Титанике». Помимо часовни Тернер построил ряд жилых коттеджей в Гилфорде.

Рут росла в Годалминге, в Уэстбрук-Хаусе, особняке, спроектированном ее отцом. Тернеры дружили с блестящими людьми своего времени. В их доме постоянно бывал знаменитый Уильям Моррис, поэт, художник и издатель, а Рут училась в школе, принадлежавшей матери Олдоса Хаксли.

В 1913 году, когда Рут исполнился двадцать один год, она присутствовала на ужине у Артура Клаттон-Брока, великолепного эссеиста и критика, регулярно собиравшего у себя интеллектуальную элиту графства. Там она познакомилась с молодым Мэллори, которому, казалось бы, суждено было стать священником, ведь его отец служил Богу и его дед по материнской линии служил Богу, но Джордж хотел приключений. Он изучал историю в Кембридже и каждый год ходил в горы – сначала со своим другом и наставником Грэмом Ирвингом, а затем и во главе самостоятельно организованных групп. Мэллори дружил с художниками и поэтами, цветом своего поколения, и потому до наших дней дошло множество его портретов. Чрезвычайно фотогеничный, красивый, он постоянно попадал в поле зрения живописцев, и те рисовали его, рисовали неистово – красками, карандашами, углем, чернилами.