Михаил Муратов - К далеким берегам

Особенно сильные дожди выпадали в первые два месяца. Потом они стали постепенно стихать. В разрывах между тучами все чаще и чаще стало показываться солнце, й вдруг все зацвело. На зеленых плетях растений, вившихся у стен домов, распустились яркие голубые цветы величиной с голову новорожденного ребенка. Вокруг них летали бабочки величиной с птичку. Их крылья казались выточенными из драгоценных камней — синей бирюзы и краеных рубинов.

Зацвели кусты жасмина, и от их благоухания слегка кружилась голова. По ночам на прудах и речных затонах стали распускаться чудесные белые цветы лотоса. Дожди еще лили, но-солнце быстро подсушивало лужи. Настала индийская весна.

Афанасий Никитин вынужден был прожить в Джунайре два с половиной месяца.

За это время он пережил большую тревогу. Джунайрский военачальник Асат-хан захотел отнять у Афанасия Никитина коня. Афанасий Никитин получил приказ отдать жеребца. Асат-хан,

однако, обещал дать Афанасию Никитину большую денежную награду, если он примет мусульманство.

— А не примешь веру Магомета — и жеребца возьму и тысячу золотых с тебя взыщу, — заявил Асат-хан.

Только случайно Афанасию Никитину удалось найти влиятельного заступника, который уговорил Асат-хана не настаивать на своем требовании.

Афанасий Никитин сохранил православную веру. Но, сделав запись об этом случае, он взволнованно добавил: «Братья русские христиане! Адце 1 кто похочет пойти в Индейскую землю, и ты остави свою веру на Руси, да воскликни — Мехмета, да пойди в Индустанскую землю».

Афанасий Никитин поспешил покинуть Джунайр, как только немного начали подсыхать дороги.

На пути от Джунайра до Бидара часто были видны поля. Налегая на плуг, сделанный из куска твердого дерева с острым крепким сучком, шли за белыми волами пахари-индусы. Они бросали семена пшеницы в пропитанную влагой землю и сажали рис там, где еще не совсем сошла вода.

Жара, которая раньше мешала итти днем, спала. Афанасий .Никитин шел теперь быстрее, чем по дороге из Чауля до Джунайра. За месяц он прошел четыреста верст и в середине сентября дошел до столичного города Бидара.

IV

В Бидаре Афанасий Никитин остановился в гостинице — дхарма-сала. Оставив на дворе коня под надежной охраной, он пошел посмотреть Бидар.

«Город велик, и людей в нем много», записал Афанасий Никитин в своей тетради.

В центральной части города стоял султанский мраморный дворец за высокими белыми стенами с башнями и семью воротами. Около дворца были построены большая красивая мечеть и

важнейшие здания города, Для того чтобы попасть к дворцу султана, нужно' было пройти несколько небольших двориков, отделявшихся друг от друга галлереями с колоннами и выложенных мраморными плитами.

Стены дворца были украшены резьбой и разноцветными изразцами. У каждых из семи ворот стояла многочисленная стража-и сидели писцы, записывавшие, кто и по какому делу желает пройти во внутренний двор. Они не пропускали бедняков п неизвестных чужеземцев. Но Афанасию Никитину, видимо, удалось пройти и вблизи увидеть дворец султана.

«Двор же его чуден, все на вырезе, да на золоте. И последний камень вырезан, золотом описан чудно», записал Афанасий. Никитин.

Он не раз видел, как юный бахманийский султан со своими придворными дважды в неделю торжественно проезжал по улицам города, Впереди шли многие сотни воинов, слуги вели слонов, наряженных в золоченые доспехи, и коней в золотом уборе. Дальше следовали сто трубачей, а за ними сто плясавших и певших на ходу танцовщиков.

Потом шел один богато наряженный и хорошо обученный слон. Он держал в хоботе цепь и размахивал ею по сторонам, чтобы никто не подходил близко к дороге. А дальше ехал сам юноша-султаи в одежде, изукрашенной яхонтами. На голове его был белый тюрбан, посредине которого сиял очень большой алмаз. Сабля в золотых ножнах опоясывала султана, а седло его было отделано золотом. За султаном следовали жены, которых несли в великолепных носилках — паланкинах, ехали придворные и воины на слонах и конях, покрытых дорогими попонами.

Афанасий Никитин много времени проводил на улицах города, присматриваясь к торговле, разговаривал с, персам и, которых много было среди во.ннов и придворных султана, и расспрашивал о ценах на коней. Лошади действительно стоили здесь дорого: за хорошего арабского коня платили двести, триста, а иногда пятьсот и даже тысячу золотых монет.