Сергей Безбородов: На краю света

— В комнате больного не курить.

Мы помолчали.

— На лыжах не бегал? — спросил Наумыч, все так же недружелюбно поглядывая на Стремоухова.

— Да нет, кажется, не бегал, — сказал тот и вздохнул.

— Может, в бане простыл? — продолжал выспрашивать Наумыч. — Ты паришься, нет?

Боря Линев молча покачал головой: вот, мол, глупости какие человек говорит.

— А, может, это от скачек? — робко спросил я.

— От каких еще скачек? — сердито сказал Наумыч.

Боря Линев стал делать мне за спиной Наумыча предостерегающие знаки — замахал головой, сморщился — молчи, мол! Но было уже поздно.

— Что за скачки такие? — снова спросил Наумыч. — Ну, чего же ты молчишь? Какие скачки?

— Да вы разве не знаете? — смущенно сказал я.

— Раз спрашиваю, значит, не знаю, — сказал Наумыч.

— Когда же это было? Третьего дня, что ли? Вокруг бани они бегали, голышом. Борька первый прибежал, ему и приз достался.

Наумыч даже отшатнулся от меня.

— Как голышом? Что ты говоришь?

Он резко повернулся к Стремоухову и отрывисто спросил:

— Верно, что голышом?

— Ну, верно, — неохотно сказал Стремоухов. — Только я думаю…

— Это никого не интересует, что вы думаете! — вдруг закричал Наумыч. — И ты тоже! Комсомолец называется! — накинулся он на Борю. — Ты что же это — с ума сошел? Одурел? Ну, ладно. Я с тобой еще поговорю. — Дрожащей от ярости рукой Наумыч вынул из подмышки у Стремоухова термометр. — Тридцать восемь и девять. Ну, все ясно. — Он встал, молча пошел из комнаты и так хлопнул дверью, что висевшая на стене гитара загудела, как орган.

К вечеру Стремоухову стало хуже. Он жаловался на сильную ломоту в ногах и с трудом двигал припухшими, побуревшими губами.

Я уже собирался ложиться спать, когда ко мне в комнату без стука вошел Наумыч. Он был озабочен и хмурясь сказал:

— Бери ключ. Мне в библиотеку надо.

Мы прошли в библиотеку.

— Где тут у тебя медицина? — спросил Наумыч и принялся рыться на полке, которую я ему указал. Он с досадой швырнул несколько книжек на пол.

— Все хирургия да хирургия, — проворчал он. — Хирургию-то я и без них знаю… Неужели нет ни одной книги по общей терапии? Тоже, библиотека…

Наконец он нашел какую-то толстую, еще не разрезанную книгу и, присев на корточки, тут же, в библиотеке, принялся перелистывать ее, пальцем раздирая страницы.

— Эту я возьму, — сказал он. — Эта подойдет.

Мы вышли из библиотеки.

— А что у Стремоухова, Наумыч? — робко спросил я.

Наумыч развел руками.

— Не знаю еще, — неохотно ответил он. — Надо проверить, подчитать.

Наумыч был врачом-хирургом. Его специальность — операции.

Конечно, в студенческие годы он изучал и терапию — науку о болезнях, для лечения которых не требуется делать операции, но с тех пор прошло уже много времени, и Наумыч, конечно, успел эту самую терапию позабыть.

Будь у Стремоухова грыжа или заворот кишек, или аппендицит, или заражение крови — Наумыч сразу бы определил болезнь и знал бы, что надо делать. Но у Стремоухова было что-то другое — и не грыжа, и не аппендицит, и не заражение крови. А что именно у него было, — Наумыч еще не знал.

На другой день к завтраку собрались, как обычно. Окоченевшие, со скрюченными синими руками, заявились аэрологи, битый час следившие на морозе за полетом оптического зонда. Валенки их замерзли и стучали, как лошадиные копыта. Потом пришел Редкозубов, поглаживая бритый сверкающий череп. Савранский молча уселся на свое место и принялся читать какую-то книжку. Зевая и почесываясь, пришел Сморж. Громко хлопнув дверью, появился Шорохов.

Самым последним пришел Наумыч. Он с грохотом отодвинул табуретку и, ни на кого не взглянув, сел за стол.

И, точно по сигналу, в этот самый момент пыльный репродуктор, который всегда молча висел в углу кают-компании, вдруг щелкнул, пискнул, откашлялся и проговорил:

— Алло, Алло. Говорит широковещательная радиостанция на острове Гукера Земля Франца-Иосифа на волне 0,35 метра. С добрым утром, товарищи! Сейчас прослушайте, товарищи, актуальную передачу, а потом небольшой концерт.

Голос смолк, в репродукторе послышалась какая-то возня и шипение, потом свистящий шопот сказал:

— Вася! Васька! Давай же скорее!..

— Братцы! — крикнул Леня Соболев. — Да это же Гришка Быстров! Его голос! Ей-богу, он!

— Прослушайте последние новости, — опять заговорил репродуктор. — К празднику Октябрьской революции, как сообщили нам в официальных кругах, будет выдано каждому зимовщику по десяти плиток шоколада, по пяти коробок папирос «Уника» и по одной коробке глазированных фруктов..