Василий Боткин - Письма об Испании

Ничего не можете себе представить унылее старой Кастильи: однообразная пустыня постоянно расстилается пред глазами, ни одного дерева по всем этим нескончаемым полям, — нет даже и прежних кустарников розмарина. Между тем тут много рек, земля прекрасна. И представьте: причина такой пустынности не в лености и беспечности, а в предрассудке. Кастильцы твердо убеждены, что птицы сильно истребляют рожь, деревья же привлекают птиц и служат их убежищем. Отсюда их непреодолимое отвращение ко всякого рода деревьям {23} 23 То же писал Гильермо Боулес: «Земледельцы не хотят сажать никаких деревьев в Кастилии ‹...› Они говорят, что тень увеличивает силу стебля и урожай дает мало зерна, а зерно лучше соломы. Они добавляют, что деревья притягивают и удивительно умножают количество птиц, дают им удобные гнезда, и не нужно содействовать этому бичу, то есть размножению воробьев» ( Bowles Guillermo. Introducción a la historia natural y a la geografía física de España. Madrid. 1782, p. 530 — 531). Ср.: Weiss Ch. L’Espagne depuis le règne de Philippe II jusqu’à l’avènement des Bourbons. T. II. Paris, 1844, p. 104; в дальнейшем: Weiss. . Несмотря на степной вид свой, поля Кастильи, там, где трудятся хотя слегка обработывать их, необыкновенно плодородны; не более как на два фута глубины почва влажна и даже водяниста, так что, несмотря на постоянные жары и на страшную сухость атмосферы, хлеб здесь постоянно в урожае. Но при дороговизне и трудности сообщений, даже при урожаях, кастильцу не на что купить сапогов. Деревни встречаются, как редкие оазисы — и какие унылые оазисы! Вдали по горизонту тянутся скалистые горы. Среди этой-то уныло-страстной природы и выработался тип испанского характера, медленный, спокойный снаружи, раскаленный внутри, упругий и сверкающий, как сталь, — африканский дикарь и рыцарь.

«Нет больше Пиреней!» — говорил Людовик XIV, — а эта масса высоких гор, всею роскошью растительности обращенных к Франции и показывающих Испании только свои голые скалы, эта трудность сообщений, поставленная природою между Франциею и Испаниею, и далее, эта почва, плодородная и заброшенная, эта пустыня у самых ворот Франции, созданная беспечностию и леностию, — этот народ столь благородный, прекрасный, исполненный достоинства, так роскошно наделенный природою всеми благами — и нищенский; эта страшная упрямость характера, эта страстная приверженность к прошедшему; этот дух исключительности и уединения в эпоху, когда все стремится к сближению… и, наконец, эта так называемая революция {24} 24 Ср. суждение К. Маркса в отрывке из серии его статей «Революционная Испания» (1854): «Поражение революции 1820—1823 гг. легко объяснить. Это была буржуазная революция, точнее, городская революция, в которой деревенское население, невежественное, косное, приверженное к пышному церемониалу богослужений, оставалось пассивным наблюдателем борьбы между партиями, едва ли понимая ее смысл. В немногих провинциях, где в виде исключения деревенское население принимало активное участие в борьбе, оно выступало чаще на стороне контрреволюции — факт, вполне понятный в Испании…» — Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 10, с. 632. , которая так же мало походит на революцию, как вооружение рыцаря на наш фрак, — все это здесь необыкновенно действует на душу, на воображение, а главное, возбуждает самый страстный интерес к этой благородной стране, имя которой каждый сын ее не произносит, не прибавив: «несчастная»!

Вот я и в Мадрите! Но до сих пор что за унылая страна эта Испания! От Бургоса до Мадрита те же пустынные поля. Сколько раз говорил я про себя: да это наши бесконечные равнины России! — только дальняя, синяя полоса гор разрушала сходство. По пустынным равнинам подъезжаешь, наконец, к Мадриту, который стоит тут бог знает зачем, потому что среди этих пыльных, совершенно обнаженных полей решительно нет никакой причины стоять не только столице, даже ничтожному городишке. Окрестности Мадрита состоят из пустого поля; бедный Мансанарес высыхает еще весною, и от него теперь остался маленький ручей; палящее солнце и сухая песчаная почва истребляют всякую растительность; словом, вы ничего не можете себе представить печальнее этой природы.

В числе моих рекомендательных писем были два к высшим чиновникам настоящего министерства {25} 25 Идет речь о министерстве умеренного генерала герцога Рамона Нарваэса (1800—1868), противника Эспартеро. , потом к одной жаркой карлистке, дочери бывшего министра при Фердинанде; кроме того, на квартире, куда я тоже рекомендован, товарищем у меня don Vicente, капитан фрегата при Эспартеро {26} 26 Эспартеро Бальдомеро (1792—1879) — генерал, отличившийся в борьбе против карлистов, подписал с ними договор о капитуляции в г. Вергара (1839), получил титул герцога Виктории. Став министром-президентом, совершил ряд военных акций против врагов режима. Противник умеренных и вождь прогрессистов, он был у власти с 1840 по 1843 г. — жаркий прогрессист; и я, как видите, нахожусь между озлобленными, непримиримыми партиями; и тотчас же был поставлен au courant [6] в курс дела ( франц. ). надежд, опасений, намерений каждой. Как бы вы ни были расположены к созерцательной, художнической жизни, как бы вы ни чуждались политики, в Мадрите — вы брошены насильно в нее. С кем бы ни заговорили вы, слово el gobierno (правительство) будет если не первым, то уж верно вторым, которое вы услышите. Кроме политики, нет разговора; если она наводит на вас скуку, вы осуждены на самые вялые беседы о театре и тому подобное. El gobierno для испанца не есть какое-нибудь отвлеченное понятие: нет! здесь каждый чувствует его на себе, ибо каждый принадлежит к какой-либо партии. «Кто не за меня, тот против меня!» — восклицает партия, овладевая кормилом правительства, и перед этим лозунгом нет пощады ни уму, ни знаниям, ни убеждениям, ни долгим заслугам. Терпимость есть слово, которое в Испании не имеет еще смысла {27} 27 Ср. почти одновременную критику Боткиным Герцена за «славянскую нетерпимость к чужим мнениям» в «Письмах из Avenue-Marigny»: «…терпимость приобретается нелегко, а доказательство — что только английская и французская цивилизация выработали ее» (письмо Боткина к П. В. Анненкову от 12 октября 1847 г. — В кн.: П. В. Анненков и его друзья. Т. I. СПб., 1892, с. 552—553). . В несколько дней я был посвящен в la situación, как называется здесь вообще положение правительства в данное время; это барометр, на котором беспрестанно отражается волнение политической атмосферы. Свадьба Христины с Муньос {28} еще сильно волнует умы. Впрочем, напрасно называют Испанию политическою загадкою, что будто все здесь случается бог знает как и почему, без причины и смыслу, и что один слепой случай владычествует здесь. Правда, все здесь живо и быстро; но все события совершаются логически, то есть все события непременно вытекают одно из другого. Говоря о политических партиях Испании, я, может быть, коснусь этого; но Европа так мало знает Испанию, ее журналы судят ее с точки общих европейских форм и еще больше затемняют дело, указывая в ней только на те пружины, которые пригодны для духа политических партий; да и как понять это странное явление! Вот уж 30 лет Испания постоянно находится в судорожных конвульсиях {29} . Она хочет оторваться от своего прошедшего и хочет в то же время сохранить все свои старые, заветные предания; делает и переделывает на иностранный лад свои конституции {30} — и хранит всю свою старую, ужасающую администрацию. Война с карлистами тянулась без убеждения, без страсти, без энтузиазма. Наконец, случились деньги, Маротто куплен, и лучшие солдаты дон Карлоса кладут оружие {31} ; за возмутившимися провинциями оставлены многие из их fueros, они усмиряются, а судьба Испании не улучшилась нисколько… тяжело сказать… эти страшные, тяжкие страдания не породили до сих пор ровно ничего…