Василий Боткин - Письма об Испании

После того до нас дошло известие о том, что русские «Письма об Испании» обратили на себя внимание германских журналов {416} , переведены по частям и встретили за границей живое одобрение. Нам захотелось просмотреть эти переводы и отзывы, проверить свои собственные впечатления по впечатлениям ценителей, от нас отдаленных, скорее пристрастных во вред, нежели в пользу русской словесности. И наконец, чем долее мы медлили с разбором нашим, тем более хотелось нам вместить в нем сведений по поводу страны, описанной нашим русским путешественником, «этой, так мало знаемой страны, которая до сих пор продолжает представлять одну из печальнейших политических задач нашего времени» [133].

Много было говорено про упадок Греции и Италии, но что значит упадок сейчас упомянутых стран перед тем упадком, в каком находится несчастная родина дона Родрига {417} и Кортеса {418} , Кальдерона и Сервантеса, Веласкеса и Мурильо? Между Грециею древних, блистательных времен и Грециею новою — общего одно лишь название страны; житель новейших Афин отделен тысячелетиями от времени Перикла, он может гордиться древним величием своей родины, а не скорбеть о нем всею душою своею. Что касается до упадка Италии, столько раз оплаканного и в великолепных стихах, и в плохой прозе, упадок этот не так печален, как о том думают многие. Та страна не погибла, в которой земля сохранила свою красоту и свое плодородие, в которую миллионы иноземцев стремятся обогащать себя сладчайшими впечатлениями жизни; еще жив для будущего тот край, о котором мечтают и тоскуют избраннейшие люди всего мира.

Об Италии Европа думает и всегда будет думать. История каждого из бедствий, которые часто навлекались на Италию собственным неразумием итальянского народа, коротко известна всякому просвещенному человеку. О довольстве и материальном благосостоянии этого самого народа беспрестанно думают даже его чужеземные властители. Сокровища искусств, которыми полна Италия, одним своим присутствием делают из нее заповедную сокровищницу Европы, к порогу которой ни один путник не подходил без умиленного чувства. Кто смеет не знать Италии, не скорбеть ее скорбию, не радоваться милым и геройским чертам ее народа, на первый взгляд кажущегося вечно несовершеннолетним народом? И наконец, разве не к Италии принадлежит богатое будущностью, дружественное нам государство, за последние годы сделавшее такие быстрые успехи на поприще гражданственности? {419} К этому государству разве не прикованы все взоры, разве не видим мы в нем залоги будущего возрождения той Италии, для которой она с некоторого времени стала путеводной звездой во мраке? После всего этого можно ли только с одной печалию говорить про упадок Италии?

Тот упадок истинно страшен и печален, около которого все покрыто темнотой и безмолвием. В темноте и безмолвии, посреди общего равнодушия всей Европы, совершается плачевное падение Испании, рыцарской и благородной страны, «беспрестанно ворочающейся на одре болезни», как безнадежный больной в страшной песне Данта {420} . Подобно одинокому, всеми покинутому больному, безнадежно страдает край, когда-то потрясавший вселенную по своему произволу. Никто в образованной Европе не интересуется историею его недуга, ни в одной из соседних земель не отзываются скорби Испании, посреди холодного равнодушия зрителей льется ее кровь и истощаются ее силы. Кому какое дело узнавать, проявляются ли в этих бесплодных терзаниях следы прежней народной силы, мелькают ли во всей этой кровавой и утомительной драме надежды на лучшую будущность, эпизоды, хотя отдаленно намекающие на счастливый исход недуга? А недуг ужасен, в том нет никакого сомнения. С упадком политическим для Испании идет не только упадок нравственный, как оно всегда бывает; сама природа этой великолепной страны будто приходит в смертное изнурение, отказывается служить несчастному, всеми покинутому человеку… Когда-то плодоносные равнины превращаются в голодную степь, растительность исчезает в провинциях, еще недавно считавшихся житницами Испании, реки мелеют, заразительные болезни появляются на местностях, где еще недавно массы людей жили и трудились, не находя причин жаловаться на свою участь. С каждым годом лучшая часть полуострова получает более и более сходства с аравийскою степью, усеянною оазисами, число которых с каждым годом редеет. Старые города пусты, гавани не годны для стоянки кораблей, число деревень постоянно уменьшается. Не одного порядка правительственного недостает Испании — в ней недостает чего-то, может быть, еще большего: частной гражданской деятельности отдельных личностей. Там, где разбойник больших дорог в народе считается героем, где житель одного города ненавидит уроженцев соседнего городка, где открытое грабительство администраторов освящено обычаем, — ни благонамеренный правитель, ни парламент из образованнейших законодателей не в состоянии придумать никаких мер спасения. Нельзя предполагать, чтоб Испания в течение последнего тридцатилетия ни разу не имела хорошего министра и дельного законодательного собрания, а между тем жалкая страна не имела даже кратковременных отдыхов от неурядицы. В политическом мире спасать можно только того, кто сам желает спастись и крепко опирается на руку, ему протянутую. Этой истины как будто чуждаются многие из политических писателей всей Европы, даже когда приходится говорить о предметах, ближайших к ним, нежели Испания с ее бедствиями. Жалкие экономические школы, ныне пользующиеся общим и вполне заслуженным презрением, во все время своего существования стремились к тому, чтоб умалить нашу веру в частную деятельность человека, чтоб представить в преувеличенном виде весь вред индивидуализма, а затем на основании сантиментально-филантропических умствований приуготовить страждущему человечеству всемирное лекарство от всех недугов, настоящих и будущих {421} .