Егор Ковалевский - Собрание сочинений. Том 4. Война с Турцией и разрыв с западными державами в 1853 и 1854 годах. Бомбардирование Севастополя

До революции Франции, которую привыкли называть большой революцией, в отличие от множества других, бывших в ней, и до восстановления общего мира в Европе, фабричная производительность Англии господствовала на всем материке или, правильнее, на всех материках; но продолжительный мир развил везде производительные силы, а дух изобретательности последних лет придал им гигантские размеры; таким образом, ценность произведений Великобритании, простиравшаяся в 1814 г. по официальным сведениям, на 34 миллиона фунтов стерлингов, достигла в 1853 г. до изумляющей цифры 196 миллионов фунтов стерлингов (1,176 миллионов рублей серебром). Если возьмем во внимание, что участие Ирландии в этом итоге почти ничтожно, а Шотландия занимает второстепенное место, то увидим, что главная масса приходится на руки и машины Англии. Теперь ясно, какой жизненный вопрос составляет для нее сбыт этой производительности, и какой погибелью угрожает ей всякое соперничество иностранных государств.

Следствия февральской революции были пагубны для промышленности Франции: ввоз сырых произведений, красильных и других веществ, нужных для фабричной деятельности ее, быстро упал с 424 миллионов ценности ввоза в 1847 году, до 279 миллионов в 1848 г. В Австрии и других Германских государствах несчастные события 1848 и 1849 годов имели еще более разительное влияние на их торговлю и промышленность, между тем как в Великобритании вывоз сырых произведений, простиравшийся в 1847 году до 126 миллионов фунтов стерлингов возрос в 1849 г. до 164 мил. фун. стерлингов.

Вот где скрывается настоящий источник того сочувствия, которое в Англии оказывают ко всем революциям, ко всем политическим беспорядкам, потрясавшим в последнее время Европу, ко всем деятелям политических переворотов [30] Указываем, между прочим, на статью Haussonville’я (Revue des deux Mondes, 1849-50), который разоблачает действия английского министерства на материке относительно революции 1848 года. .

Англия не уклонялась ни от каких средств для достижения своей цели: она объявила войну китайскому императору, запретившему внутри своего государства потребление опиума, отравлявшего миллионы его жителей, и, приставив нож к горлу, заставила несчастных китайцев глотать яд, потому что сбыт его был выгоден для ее индийской производительности. После этого поступка, порицаемого в самой Англии людьми благомыслящими, правительство ее твердит о неприкосновенности государства, навлекшего на себя политическую бурю добровольно и совсем по иной причине, чем из-за продажи опиума.

Политика Англии приходит в волнение при одной тени опасности и соперничества ее торговле: пройдет ли караван из Оренбурга в Хиву или Бухару, отправится ли русский купец в Кокан, – и она видит в караване военную экспедицию, угрожающую ее торговым колониям, а в купце дипломатического агента.

Особенно Восток не давал ей покоя, и наше неизбежное влияние здесь приводило ее в самое раздражительное состояние. Для политики Англии нужно было только обеспечить успех посторонней силой, чтобы ринуться в самую отчаянную борьбу для сокрушения нашего влияния. Стратфорд-Редклиф ловко успел воспользоваться положением и видами Наполеона III и его личным раздражением против Российского Императора; он смело пошел за Францией к цели, к которой так давно сам стремился. На политику Австрии он мог отчасти рассчитывать потому, что эта политика во все времена глядела неприязненно на победы наши в Турции. После этого Редклифу не трудно было увлечь на проложенный им путь министерство Англии.

Обращаюсь к ноте Венской конференции. Турция не согласилась принять ее безусловно и сделала в ней некоторые изменения, которые, само-собой разумеется, лишали русский двор всякой возможности принять ее без явного нарушения своего достоинства.

Казалось бы, по долгу справедливости и по общенародному праву, такое неуважение Турции к дипломатическому акту, подписанному четырьмя великими державами, из которых две приняли на себя явно ее защиту, должно было повлечь за собой неминуемый разрыв с ней; но морские державы решились на этот раз пожертвовать чувством собственного достоинства ради избранной ими цели, которой не смели высказать явно и категорически, сколько из опасений общественного мнения, еще не вполне возбужденного к случайностям войны, столько и потому, что не были к ней готовы. Лорд Абердин сознался в том впоследствии; обращаясь к оппозиции в парламенте, он сказал: «Вы обвиняете нас в слабости к русскому двору, – напротив, вы должны отдать нам справедливость в том, что мы успели внушить доверие к себе двусмысленными переговорами и тем заставить его потерять драгоценное для себя время. Мы не поддались искренности слов и действий, но не допустили Россию покончить в короткое время восточный вопрос помимо нас».