Иван Крузенштерн - На парусниках «Надежда» и «Нева» в Японию. Первое кругосветное плаванье российского флота

Китайцы не заслуживают, кажется, той славы, которую распространили о них некоторые писатели. Мудрость и глубокую политику их правительства, возвышенную нравственность сего народа, его промышленность и даже знания в науках прославляли чрезмерно иезуиты в своих известиях. В Китае много похвалы достойного, но мудрость правительства, сколько бы беспристрастно и осторожно о том ни рассуждать, навлекает на себя более хулы, нежели одобрения. Правительство, как то известно, в полном смысле деспотическое, а потому и не всегда мудрое. Дух самовластия распростирается постепенно от престола до самых нижних начальников. Народ стонет под игом малых своих тиранов. Сбережение самого себя принуждает весьма многих и очень часто заглушать нравственное чувствование, порча коего извинительна только по сей одной причине [167].

Барро справедливо примечает, что природные свойства китайцев изменены тираническим правлением, преобратившем их добродушие в хитрость и нечувствительность. Самые ревностные китайцев защитники того не отвергают, хотя и стараются извинять их. В новейшем, бесспорно из всех лучшем описании Китая, в коем беспристрастно Барро изображает китайцев в существенном их виде, находится подтверждение многих доводов, содержащихся в философических о египтянах и китайцах исследованиях славного писателя де Па (de Pauw), коего обвиняли в строгих и пристрастных суждениях о последних. В кратком повествовании моем о сем предмете, в коем привожу я одни только действительные происшествия, не найдет также читатель доказательства возвышенной их нравственности. Он удостоверится, что правительство их, невзирая на некоторые блестящие статьи законов и государственных постановлений, весьма далеко не достигло той степени совершенства, о коем желали многие заставить нас думать.

Как можно приписывать совершенство правительству, терпящему беспрестанные в государстве возмущения, хотя оные и бывают часто следствием одного голода? Таковое зло служит уже достаточным доказательством, сколь далеко от совершенства китайское правление даже и под господством татар, из коих государи отличались в разные времена деятельностью и могуществом более, нежели женоподобные, робкие правители из природных китайцев. Испытав столь часто вредные последствия сих возмущений, не могли они найти еще деятельного средства к отвращению сего зла. Бесспорно, что в обширном и многолюдном государстве трудно устроить общее благоденствие.

Но сие обстоятельство есть то самое, которое обратило на себя особенное внимание света и побудило нас удивляться китайцам. Содержать народ, которого многолюдство простирается до 300 миллионов, всегда под одинаковыми законами, в согласии и покое, означает, конечно, высокую степень мудрых государственных правил и отличных, кротких свойств нации. Но что в Китае покоряются столь многие миллионы одной самодержавной особе, тому причина разные обстоятельства, которые не могут служить доказательством мудрого образа правления. Благосостояние и покой китайцев есть ложный блеск, нас обманывающий. Самая обширность и многолюдство полагают препоны ко всеобщему возмущению, к коему, по многим известиям, все умы уже преклонны, и долго еще недоставать будет в Китае человека, который бы мог быть главою недовольных.

Люди особенных и отличнейших дарований, способные к произведению перемены в правлении и устроению нового, нигде, может быть, столь не редки, как в Китае. Нравственное и физическое воспитание, образ жизни и образ самого правления затрудняют много явление подобных людей, хотя и не делают того совершенно невозможным [168].

Довольно известно уже, что число недовольных распространилось ныне по всему Китаю. В бытность мою в Кантоне 1798 года возмущались три провинции в царствование даже мудрого Кин-Лонга; но теперь бунтуют многие области; почти вся южная часть Китая вооружилась против правительства. Искра ко всеобщему возмущению тлится. Среди государства и близ самого престола оказываются беспокойства. Но какие меры приемлет против того правительство? Одни, явно зло увеличивающие, которые, невзирая на высокомерные и надменные повеления, обнаруживают ясно слабость его и перед простым китайцем.

По испытании некоторых неудачных действий оружия против возмутителей прибегает правительство к другому средству, состоящему в подкуплении. Передающийся сам собою из бунтовщиков на сторону правительства получает в вознаграждение за то 10 таелов (15 испанских пиастров) и должен вступить в службу императорскую. Если кто из таковых имеет некоторый чин, тому дается знак почести, состоящий, как известно, в пуговице, носимой на шапке [169]. Сии меры подают повод беднейшим передаваться часто и по получении награждения уходить опять к бунтовщикам при первом случае. Таковое награждение побуждает многих присоединяться к возмутителям, поелику они уверены в прощении и в награждении. Одних только попадающихся в руки правительства в вооруженном состоянии казнят смертью и выставляют головы их на позор в клетках [170]. Но сие при слабых мерах случается редко.