Игорь Зотиков - 460 дней в Четвертой Советской антарктической экспедиции

Качка не утихает, впервые вижу такую волну. Судно кренит с борта на борт так, что со стола летит всё, что там лежит. Когда наша старушка валится на борт и видишь, как идёт новая зелёная гора, которая сейчас поддаст ещё, кажется, что мы уже не встанем…

Самое интересное, что никого не укачивает. У всех прекрасное настроение, страшный аппетит. В столовой даже на политых скатертях невозможно есть: слишком энергично надо жонглировать тарелкой с супом. На стуле не усидишь, едешь вместе с ним. Поэтому многие едят стоя, «расклинившись» где-нибудь.

Я чуть не переломал ребра. Меня и одного радиста бросило на столик, стол вырвало вместе с паркетом из пола, и мы все улетели в угол. Ребята хохочут: «…ещё немного — и выломали бы борт». Все время откуда-то слышен грохот. Это летят плохо закреплённые ящики, стулья.

Часа два днём провели на палубе, фотографировали волны и альбатросов. Шторм очень красив и хорошо действует на нервы, если тебя не травит. Особенно шторм при солнце, как сегодня.

День четыреста двадцать второй. Второй день лежу как пласт, без движения. Приступ аппендицита! В самый неподходящий момент, в шторм. Около, потирая руки, облизываясь, как кот, ходит наш экспедиционный врач Серёжа Косачев… «Ну как, сделаем харакири?» Но я пока держусь. В каюте все время полно народу, большое участие принимает новая знакомая, наша классная служительница Валя, сидит рядом, сверкая улыбкой мне и всем ребятам. Снова в ходу наш антарктический юмор. Снимают мерку для моего гроба, идут разговоры про колосники. Я распределяю между ребятами своё имущество, завещаю кому что. Даже Валя подхватила наш стиль, говорит, что не разрешит бросать меня за борт, положит в рефрижератор, довезёт до Риги и сдаст моей Вале. Во всем этом какая-то доля правды. Тяжело делать операцию на качающемся судне на 30-м градусе южной широты. Уже жарко, и все плохо заживает. Так что главный вывод: надо терпеть и не сдаваться до родной земли. В запасе есть ещё уколы, хотят начать их делать сегодня.

Сильная слабость, болит голова.

День четыреста двадцать третий. Дела мои неважные, вчера потерял сознание. Почувствовал себя плохо, встал, вышел из каюты и хотел закричать, но упал в проходе. Операцию делать уже нельзя: уже слишком поздно. Надо лежать, чтобы глупый аппендикс не прорвался. Врачи колят уколами изо всех сил.

День четыреста пятьдесят шестой. Прошёл месяц, как я бросил писать. Боль в боку наконец прошла. Остались позади заходы в Порт-Элизабет, Ист-Лондон. Позади остался Кейптаун, первые дни безмятежного плавания в Атлантике, бассейн, душные ночи экватора, Южный Крест. Дня за два до экватора и дня два после его пересечения были отлично видны и Крест и Медведица.

Позади осталось чудесное утро, когда мы любовались Канарскими островами по левому борту и маленьким корабликом между небом и землёй. Канары навсегда останутся в памяти такими: синяя далёкая земля, синее море и белый кораблик, как бы висящий среди синевы. Остались позади дельфины, весело, не оглядываясь, идущие на метр впереди форштевня и вдруг уходящие вправо и влево.

Остались позади встречи с акулами с напоминающими чёрный парус плавниками, со спешащими посмотреть на нас любопытными черепахами и с пугливыми летучими рыбками. Позади ленивые тропические «станции» — остановки для проведения научных наблюдений и тревоги с криком «Человек за бортом!» и со спуском шлюпок.

Сколько интересного пережито за эти дни плавания: купание ночью в светящейся искрами воде бассейна, вечеринки, на которых пили ром под Южным Крестом, мой день рождения на самом экваторе, всеобщее увлечение попугаями, праздник на судне в связи с тем, что пропавший попугай вдруг нашёлся на мачте. Вспоминается синоптик Лёня, бросающий бутылки из-под сухого вина в море с записками, где указаны координаты, курс и название судна.

Сколько прекрасных дней и ночей провели мы, лёжа на покрытых брезентом люках трюма! Днём загорали, ночью смотрели на звезды. Тогда я на всю жизнь полюбил созвездие Орион. В эти прекрасные вечера оно всегда стояло точно в зените чуть-чуть с левого борта. Возле него спал Сириус и звезды Большого Пса, где-то рядом прятался Малый Пёс, чётко выделялся Лев. Только море, звезды и качающаяся, чуть освещённая мачта. Нет, наоборот, мачта не качалась, качались небо и звезды. Сначала это было странным, но потом мы привыкли. Единственное, что заботило, — необходимость писать отчёт. Из-за него я и дневник не писал. Работал каждый день до глубокой ночи.