Игорь Зотиков - Год у американских полярников

— Дом адмирала, — сказал Арт. — Ведь большая часть работающих здесь военные.

Арт рассказал мне, что в этом доме летом живёт командир военных моряков, обслуживающих антарктические исследования. Традиционно это контр-адмирал. У него на погонах и на головном уборе по две золотистых звезды. Поэтому и две звезды на голубом щите над домиком.

За «домом адмирала» — опять странное здание: длинный полукруглый барак, к одному торцу которого приделано крылечко, а над ним невысокая остроконечная башенка с крестом на вершине. Над стеклянным витражом двери крупная надпись: «Чапел оф сноус» — «Церковь снегов».

Сразу за церковью накатанная дорога превратилась в улицу. Справа и слева стояли ряды зелёных полукруглых домов-бараков. По какой-то военной, казарменной одинаковости я понял, что здесь жили матросы и офицеры. Я с интересом смотрел на новый для меня мир.

Над многими домиками висели яркие, полушуточные, но не понятные ещё мне надписи, названия. По дороге нам попадались небрежно одетые парни в зелёных, странных одеждах. На спинах у многих цветными фломастерами тоже было нарисовано и написано что-то шуточное.

В полярных экспедициях всегда наступает день, когда по радио, прерывая музыку, вдруг врывается привыкший к командам голос, объявляя: «Сегодня во столько-то часов от станции на Большую землю уходит последнее судно. Последние вертолёты к судну улетают тогда-то. Повторяю. Внимание всех, кто не остаётся на зимовку: последние вертолёты к судну, отправляющемуся на Большую землю…»

И хотя объявление только для отъезжающих, оно заставляет биться сердце у всех. Какая суматоха во всех помещениях, кают-компаниях! Как оказалось, много ещё не сказано слов теми, кто остаётся, и теми, кто уезжает. И как много ещё не дописано писем. И все люди на станции разделились в этот момент на две части. Одни торопливо стаскивают в кучу свои вещи, торопятся, чтобы вовремя оказаться на вертолётной площадке. Вторые, бросив все дела, примостившись у края столов, уставленных приборами, лихорадочно пишут последние письма, спрашивают друг у друга конверты, марки. А потом бегут на ту же вертолётную площадку проводить товарища или отдать последнее письмо.

И вот будто ураган налетел. Вздымая тучи снега, обдав ледяным ветром из-под вращающихся огромных лопастей, одна за другой садятся большие толстобрюхие «птицы». Открылись двери. Какие-то люди с большими, похожими на шары головами-шлемами на тоненьких шейках стали торопить, махать руками, и вот уже все отъезжающие со своими мешками и ящиками оказались в животах этих птиц. Снова быстро, с нарастающим до надсадности визгом завертелись лопасти, «птицы» затряслись, и опять вдруг поднялся ураганный ветер, заставив отвернуться, спрятать лицо. А когда звук удалился и ветер стих, все те немногие, кто остался на площадке, вдруг поняли: вот и началась зимовка. Это значит, что каждый, кого отныне ты где-нибудь встретишь, весь год будет с тобой. Никто не добавится, не убавится. И все вдруг с новым интересом посмотрели друг на друга и вокруг.

А вокруг было на что посмотреть. Один из краёв вертолётной площадки, засыпанной темно-красными и чёрными кусками вулканических бомб и туфа, круто обрывался к берегу пролива Мак-Мердо, по которому ходила крупная зыбь. Противоположный берег представлял собой цепи возвышающихся друг над другом тёмных, покрытых на вершинах снегом и ледниками гор, чётко выделявшихся на фоне светлой, лимонно-зеленоватой зари закатного неба. Это горы Виктории — часть Западной Антарктиды. Ну а расположенный рядом огромный конус вулкана Эребус — это было уже частью острова Росса, на котором и находилась американская антарктическая станция Мак-Мердо.

Вот так я начал свою вторую зимовку в Антарктиде, теперь в составе Американской антарктической экспедиции.

Как необычно пусто и тихо стало на улицах Мак-Мердо! И не удивительно. Ведь в летний сезон, пока сюда летали самолёты и ходили суда, здесь жило и работало до пяти тысяч человек: моряки, лётчики, строители, водители тягачей и тракторов, учёные. Сейчас все они вдруг исчезли: уплыли, улетели домой. На зимовку нас осталось двести шестьдесят человек: около двухсот сорока матросов американского военно-морского флота, десять офицеров и одиннадцать научных сотрудников, из них десять американцев и один русский.

Как и полагается в начале зимовки, на другой день был большой праздничный вечер, банкет, на котором уже как-то по-другому, чем в предыдущие дни, все знакомились, приглядывались друг к другу, а ещё через день началась работа, ради которой каждый остался здесь.