Юрий Федоров: Державы для…

Сейчас, на палубе, Измайлов говорил:

— Вода в море этом по кругу ходит. В проливы Курильские из океана вливается, как в бутыль, и на север прет. Оттуда сваливает вдоль восточных берегов, к югу тянет, с севера льды наносит. Иные льдины идут притопленные. Вот этих-то опаснее нет. Каверза истинная.

Григорий Иванович, слушая, щурился и подставлял лицо солнцу. Под напором ветра, надувшего паруса, мачты пели ровно и сильно, и звук этот был как гудение тяжелого шмеля.

— Я вот, — говорил Измайлов, — в Петропавловском аглицкий бриг видел, обшитый медью листовой по дереву. Тому все нипочем. Льды не льды, а он себе идет!

— Ничего, — сказал Григорий Иванович, — и мы пройдем.

Лицо Шелихова менялось: то тень на него ложилась, то солнечный луч, то опять тучи пробегали. И казалось, что глаза то надеждой загорались, то вдруг гасли.

У борта ватажники рыбу ловили, сидели компанией на палубе под хорошим ветерком. Ветер трепал бороды, ворошил волосы. За главного у рыбаков был Степан.

— Присаживайся, — сказал он Шелихову. — Рыбка — сладость.

Григорий Иванович попробовал: и впрямь рыбка сладость была, строганине из осетра или тайменя не уступит.

— Воля, — Степан показал рукой в море. — Прямо степи наши зауральские!

Глаза у него вспыхнули.

У мужиков лица темные, шеи морщинами перерезаны, как шрамами, руки узласты.

— Воля, — выдохнул кто-то.

Небо на западе высветилось красным, закат залил волны, как кровью. Даже паруса на галиотах закраснелись.

— К ветру, — сказала Наталья Алексеевна. Всю жизнь на море прожила, знала приметы.

Но не только ветер обещал закат. Измайлов разглядел тучки у горизонта, а это говорило: ветер не только посвежеет, но и направление его изменится.

Приметы не обманули. Ветер переменился на восточный. Суда пошли переменными галсами. Команды измотались, не сходя с мачт. Степан, на что сильный мужик, и то плечи опустил. Руки горели, натертые канатами.

На горизонте из моря выросли темные громады скал. Что-то затемнело на волне, потом все явственнее показались гранитные лбы. Курильские острова. Волны у скал ярились, одетые пеной.

К проливу подошли в полдень, солнце как раз над головой поднялось. Справа низким берегом показалась камчатская земля, пихтарник чахлый, белые камни.

Мужики с опаской оглядывались:

— Камень один…

— Здесь, братцы, чесаться забудешь!

Григорий Иванович увидел, как прет в пролив вода, черная, дыбящаяся буграми.

Воды немало повидал Шелихов, а такой еще не приходилось. Галиот затрясло, будто его подбрасывали снизу.

Надрывая глотку, заорал Измайлов на команду. Ватажников подстегнуло как бичом. Мужики разбежались по местам, шлепая лаптями.

До низкого, полого спускающегося к морю берега оставалось рукой подать. Видно было уже, как вскипают в камнях у берега крутящиеся воронки, как расшвыривает волна гальку. Волна через борт плеснула, окатила палубу, Тут бухнула, как выстрел, команда Измайлова — переложить паруса. Судно крутнулось на волне и, взяв ветер, понеслось в море. Камчатский берег за бортом мелькнул и стал уходить.

Измайлов, сорвав шляпу, перекрестился.

Через полчаса галиот вышел из пролива на спокойную воду, и капитан положил судно в дрейф. Стали ждать отставшие галиоты. Команда спустилась вниз, на палубе оставались несшие вахту да Измайлов с Шелиховым. Солнце быстро клонилось к горизонту.

Григорий Иванович вглядывался, стараясь разглядеть белые паруса. Но ни «Святого Михаила», ни «Симеона и Анны» не было видно. «Что там у них? Не беда ли?»

Заложив руки за спину и стуча каблуками ботфорт по палубе, Измайлов похаживал, недовольно бормоча под нос.

Вдруг с мачты матрос крикнул:

— Парус у острова!

Измайлов бросился к борту. Но тут уже и Шелихов на темном фоне скал увидел долгожданные паруса.

Галиот «Симеон и Анна» вышел из тени острова, и его паруса вспыхнули в лучах стоящего над горизонтом солнца нестерпимо ярко, как факелы. Галиот подходил, будто вырастая из волн.

Еще через час подошел «Святой Михаил» и присоединился к флотилии.

Каюта была тесна, но все же уселись за стол и Шелихов, и Голиков, и три капитана галиотов. Наталья Алексеевна разливала чай. Лица у собравшихся скучные: сидели давно, а договориться не могли.

Скудный свет освещал стол и покрытые оленьими шкурами рундуки вдоль бортов. На одном из рундуков лежал крупный человек с седой бородой и с густыми бровями над горящими глазами — Константин Алексеевич Самойлов. Третий день его ломала болезнь.