Юрий Давыдов - Плау винд, или Приключения лейтенантов

Дания заперла для британцев балтийскую морскую дорогу. Английское правительство решило силою отворить ворота в Балтику, и вот эскадра Паркера шла на Копенгаген.

Столицу защищал форт Трех Корон. Прорыв был возможен лишь через Королевский фарватер. Нельсон испросил у Паркера разрешения ринуться под огонь неприятеля. Старик, кряхтя, согласился.

Дело было жестоким. Противники соперничали в храбрости. Без малого девятьсот пушек датчан били по британской эскадре. В разгар боя Нельсону указали на сигнал флагмана.

– Прекратить огонь? – гневно вскричал Нельсон. – Будь я проклят, если подчинюсь! – Он схватил подзорную трубу, приставил ее к слепому глазу и совершенно серьезно заметил: – Что вы говорите? Уверяю вас, я не вижу никакого сигнала!

Джон остался жив. Но – странно! – юноша, очевидно, в очень малой степени заразился «военно-морским шовинизмом». Победа в Королевском фарватере не воспламенила в нем воинственности. Запах крови, стоны раненых, пожары – все это угнетающе подействовало на мичмана.

В те ураганные годы он не грезил об орденах и лентах. Иная слава манила его. Обаяние Нельсона чаровало Джона, как и всех морских офицеров, но завидовал он другим – таким, как муж его тетки, капитан Мэтью Флиндерс, моряк-географ.

Может, дядюшка порадел «родному человечку», может, Джон блеснул красноречием, как бы там ни было, а в июле восемьсот первого года капитан Флиндерс зачислил мичмана на свой шлюп «Инвестигейтор». И вскоре отписал в Спилсби:

С величайшим удовольствием я сообщаю о хорошем поведении Джона. Он прекрасный юноша, и его пребывание на судне будет полезно и ему и кораблю. Мистер Кросслей начал заниматься с ним, и через несколько месяцев, надеюсь, он получит достаточные знания по астрономии, чтобы быть моей правой рукой в этом деле.

«Инвестигейтор» отправился в Австралию. Долгожданное плавание: без пушек, без сигнала, извещающего атаку. Мичман был счастлив. Каждая неделя приносила ему нечто новое, он делался моряком-исследователем, шел тем путем, на котором ремесло морехода как бы сливалось с искусством проникновения в тайны природы.

Два года спустя «Инвестигейтор» потерпел крушение. Моряки едва спаслись. И все же мичман Джон кораблекрушение предпочитал бою. Нет, он не праздновал труса в сражении у Копенгагена, но изучение земли и океана было ему больше по душе, чем истребление себе подобных.

Однако «когда гремит оружие, законы молчат». Оружие гремело в Европе. Молчали не только законы – умолкли ученые. И когда «Инвестигейтор» вернулся в Англию, Джону пришлось надолго позабыть свои мечты.

Звезда Наполеона ярко сияла. Города и крепости сдавались императору французов. Но если Марс был милостив с корсиканцем, Нептун ему не симпатизировал. На море Наполеон никогда не мог добиться решающего перевеса.

Во многих боевых столкновениях участвовал Джон Франклин. Был он и при Трафальгаре. Нельсон тогда поднял сигнал: «Англия надеется, что каждый исполнит свой долг!» Красиво и торжественно. Но то было лишь мгновением в тяжелом, кровавом и совсем не торжественном деле, имя которому – война.

Войне же не виделось конца. Войска маршировали по европейским полям, вытаптывая посевы, а флоты бороздили моря.

Джон жил в общей каюте. Мичманы, по обычаю, отличались буйством: каюта мичманская зачастую напоминала излюбленную лондонцами королевскую петушиную арену, за это-то сходство и называли мичманские каюты «петушья яма».

Как и все, Джон вожделенно ждал сигнала, известного под именем «Ростбиф старой Англии» и означавшего наступление обеда. Тогда он усаживался на деревянную скамейку у деревянного стола и хлебал гороховый суп с кусками солонины (на корабельном жаргоне «соленая ворса»). Недаром говорилось: красавица может поразить мичманское сердце, но дьявол не в состоянии поразить мичманский желудок. И впрямь, сам нечистый был тут бессилен, ибо, закончив обед, обитатели «петушьей ямы» выпивали еще по стакану крепчайшего рома.

Чередуясь со сверстниками, Джон отстаивал вахты. Любил утреннюю, не терпел ночную – «собаку».

Ох уж эта «собака»! Приходит унтер, без особых нежностей дергает тебя за ногу, трясет за плечо:

– Пора, сэр!

– Угу… – обреченно бурчит мичман, стараясь увернуться от слепящего фонаря. Унтер неумолим, как рок:

– Сэр, пора!

Делать нечего – собирается мичман на вахту.

А закоренелых байбаков наказывали. Кому, какому вахтенному охота долго ждать сменщика? И вот был некий род возмездия – «срезывание вниз». В сладкий ночной час канат подвесной койки с маху перерубали ножами, и наказуемый при громовом хохоте «петушьей ямы» мгновенно занимал вертикальное положение, а затем, испуганно тараща глаза, ничего еще не соображая, грохался оземь.