Англичанин расположился в доме начальника экспедиции. Матросы побежали истопить баньку, а лейтенант и мичман, усадив Кокрена к столу и поставив перед ним закуску и водку, принялись наскоро разбирать почту. Жадно набросились они на толстые пакеты. Из Ревеля и Дерпта писали Врангелю, из Москвы и Питера – Матюшкину. В одном пакете была книжка журнала «Сын Отечества», другой пакет, адресованный обоим офицерам, был запечатан сургучом, и на нем ясно оттиснулся герб отправителя: зубчатая башня, три львиных головы и рыцарская кираса – герб Василия Михайловича Головнина.
Они вскрывали пакеты, наскоро пробегали исписанные листы, откладывали в сторону.
Настоящее чтение, медленное и усладительное – потом, потом, после.
Однако в большом пакете с пятью печатями – по углам и посередке – было письмо генерал-губернатора Сибири, и Врангель тотчас его прочитал. Прочитав, неприязненно покосился на капитана Кокрена.
Пришел Михайло, объявил, что банька истоплена, ухмыльнулся:
– Ужо асея мы побаним.
Англичанин и матрос ушли.
– Фердинанд Петрович, – весело сказал Матюшкин, – давно слышу от матросов это «асей», да все забываю спросить: что значит?
Врангель задумчиво смотрел на Матюшкина, и Федор понял: лейтенант чем-то озадачен.
– Асей? – рассеянно отозвался Врангель. – Ах, асей… А это, видите ли, наши матросы англичан так прозвали. Почему? Да, да, асей… – повторил он. – Так ведь англичане в разговоре часто употребляют «I say» [1]. Ну вот, матросы, стало быть… – Он не договорил, быстро подошел к дверям, выглянул в сени, убедился, что в доме никого нет, и сказал: – Прочтите-ка, Федор Федорович!
Он протянул Матюшкину письмо Сперанского. Матюшкин прочитал и оторопел:
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…
– Да-с, тонкая бестия, – молвил Врангель.
Псы бежали, прижав уши и вытянув длинные, схожие с волчьими морды. Нарты, казалось, оторвались от крепкого мерзлого снега. Не успел Федор дух перевести, как пропал из виду Нижне-Колымск с четырьмя десятками бревенчатых домишек, с церковкой и полуразвалившимся острогом. Остались снег и небо, глубокий ровный снег и низкое небо в плотных тучах.
Упряжки неслись. Их было три. На первой ехал Врангель и казак Татаринов, знаменитый колымский охотник; на другой умостились Федор с Нехорошковым; на третьей – штурман Козьмин, недавно прибывший из Якутска, да казак-проводник, совсем еще молодой малый.
В февральский день 1821 года отряд отправился осмотреть берег Ледовитого океана к востоку от устья Колымы. Далеко ли на восток? Это уж как позволят обстоятельства! Хорошо бы увидеть Шелагский мыс.
Не мыс, а нос, как говорят северяне. Федор усмехнулся: «Шелагский нос оставил Кокрена с носом». Нет, в самом деле, ловко удалось-таки отвязаться от настойчивого, как таежный гнус, английского капитана. Ох как набивался «асей»! Но Врангель стоял на своем: с превеликим-де нашим удовольствием, сэр, но, сэр, нет ни малейшей возможности взять хоть фунт лишнего груза; вот ежели бы вы, сэр, предварили о своем намерении, то я бы… Но теперь… Нет, нет, сэр, ни фунта: вы же понимаете; пожалуйста, живите у нас, чем богаты, тем и рады. Кокрен с огорчения напился пьян. Черт побери, его можно понять. Отмахал бедняга от Лондона до Нижне-Колымска, сиганул туда, где «жительство невозможно», а тут-то и вышел пшик…
Проницательный человек Михайло Михайлович Сперанский! Это тебе, Джон Кокрен, не граф Кочубей, не граф Нессельроде. Присоединиться к экспедиции, направляющейся к Шелагскому носу? А потом, в туманном твоем Альбионе завопят со всех крыш: «Мы пахали!» Что и говорить, Шелагский нос – важная загадка. Если в этом месте действительно есть перешеек, соединяющий материки, тогда нечего англичанам искать Северо-западный проход. Но только, милый наш Джон Дондас, здесь, на Колыме и на Чукотке, тоже ведь Россия, а по сему случаю, господин капитан, исследовать и решать географические загадки будем тут мы, русские, а не подданные его величества короля Георга…
Летели нарты, кружила тундра. Путники, одетые в кухлянки, сжимали в руках толстые палки с колокольчиками. Палки служили опорой на поворотах, орудием для управления упряжкой. А на нартах под кожаными покрывалами лежали крепко стянутые ремнями харчи и навигационные инструменты, оленьи одеяла, палатка, железная плита для раскладывания огня на снегу.
Вот уж и устье Колымы. На небольшом возвышении чернеет башенка. Ее возвел почти век назад лейтенант Дмитрий Лаптев. Упряжки повертывают на восток, съезжают на лед.
Читать дальше