Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности

Большая, освещаемая только проблесковым красным огоньком на хвостовом оперении, тень самолета плавно коснулась земли и, следуя за невидимой нам машиной сопровождения, направилась в нашу сторону. Шум стал нарастать, самолет, все увеличиваясь в размерах, подъехал к нам и, покачиваясь своим огромным телом, развернулся, выдохнув из четырех ревущих глоток насыщенный керосином горячий воздух. Пол, обращаясь ко мне, заметил: «У них, кажется, что-то не в порядке с турбиной. Нам сообщили о неполадках в одном из двигателей». Я поначалу не отреагировал на эту фразу, всецело поглощенный предстоящей встречей, и только когда, встретив сразу же за входным люком руководителя перелета Артура Чилингарова, услышал вместо приветствия: «Ты знаешь, что мы на трех двигателях пришли?» — понял, что случилось нечто непредвиденное. Как выяснилось, когда самолет находился уже где-то в районе Чикаго, один из двигателей внезапно сбросил обороты. Экипаж самолета принял решение продолжать полет и успешно посадил машину в Миннеаполисе.

Что делать дальше? Вариант полета на трех двигателях исключался, поскольку, во-первых, путь неблизкий — более четверти окружности земного шара, — да и предстоящая посадка на Кинг-Джордже тоже не из числа рядовых, а во-вторых, американские власти, естественно, не дали бы разрешения на вылет самолета с пассажирами при одном неработающем двигателе. Наши механики (а их прилетело около десяти человек) после исследования отказавшего двигателя пришли к выводу, что вышедший из строя механизм регулировки газа можно заменить только вместе с двигателем. Ближайшим местом, где имелись такие двигатели, была Гавана, но как до нее долететь?! Стали обдумывать даже вариант о доставке двигателя из Гаваны самолетом транспортной авиации США, но это грозило задержкой времени, нам же никак нельзя было тянуть со стартом, намеченным на первое августа…

Я находился на борту самолета в ночь с 15 на 16 июля, когда вся сборная механиков, используя метод мозгового штурма, пыталась обмануть природу и отчасти (а может, и в большей степени) бдительность аэродромной службы, заставляя капризный двигатель держать обороты. И вот, наконец, после многократных запусков и остановок, часа в два ночи мы все, сидевшие в салоне и наблюдавшие за этим захватывающим поединком между русской смекалкой и русским невезением, почувствовали вдруг, как ожил корпус самолета и двигатель вместо очередного усталого выдоха пошел в полный голос.

Придирчивая комиссия аэропорта утром 16 июля, осмотрев самолет и погоняв двигатель, дала разрешение на вылет. Часов в одиннадцать утра началась погрузка. Самолет, вывалив на бетон полосы язык аппарели и распахнув задние створки, покорно ждал своей участи, отбиваясь от нещадно жалящего солнца полированным алюминием откинутых назад крыльев. Горы экспедиционного снаряжения, продовольствия и самых различных грузов лежали рядом с разверзнутой пастью самолета, ожидая своей очереди на погрузку, четкого представления о которой, казалось, не было ни у кого из находящихся поблизости людей. Обращали на себя внимание своими размерами и красочным оформлением нарты (на полозьях нарт Стигера можно было прочесть «Международная экспедиция «Трансантарктика-1990» и «Руал Амундсен», на полозьях нарт Кейзо — «Уэмура»), а также клетки для собак — большие белые фанерные ящики с решетчатой дверцей и с отверстиями для вентиляции в крышке. Корм для собак, упакованный в большие плоские картонные ящики, был сложен штабелями уже на поддонах. Но, конечно же, всеобщее внимание было приковано к собакам, которые лежали на жухлой выгоревшей траве, привязанные к проволочной изгороди, отгораживающей аэродром от проходящего рядом шоссе. Многие собаки были покрыты клочьями шерсти — результат еще не закончившейся сезонной линьки.

Я подошел к собакам и направился вдоль этого лохматого строя, вглядываясь в глаза каждой из них, узнавая знакомцев по гренландскому переходу и знакомясь с новичками, приобретенными незадолго до этого на севере Канады в эскимосских деревушках. Большинство из них было светлой, практически белой масти и среднего размера. Мой любимец Чубаки заметно окреп за год, прошедший после окончания гренландской экспедиции, и его прежде ярко-голубые глаза немного посветлели. Огромный черный Годзилла, казалось, вырос еще более, но так же дружелюбно смотрел на меня своими разноцветными глазами (у него, как у многих собак, выведенных скрещиванием колорадских лаек с эскимосскими собаками, глаза разного цвета: один — голубой, а другой — карий). Как всегда, безостановочно лаял Сэм — любимая собака Стигера. Этот пес, явно не аристократического происхождения, был подобран Стигером, по его собственному выражению, на какой-то помойке во Фробишер-Бей. Он побывал вместе с Уиллом на Северном полюсе в 1986 году и с тех пор неизменно с ним путешествует.