Жюль Верн: В стране мехов

— Снега! — распорядился он. — Сержант Лонг, побольше снега!

Уж чего-чего, а снега было вдоволь во дворе форта Релайанс. Пока сержант ходил за ним, Джолиф окончательно раздел астронома. Несчастный весь был покрыт беловатыми пятнами, свидетельствовавшими о том, что холод успел уже глубоко проникнуть в его тело. Необходимо было немедленно вызвать приток крови к пораженным местам. Этого результата Джаспер Гобсон и надеялся достичь путем сильного растирания снегом. Известно, что в северных странах всегда применяется этот способ, когда нужно возобновить циркуляцию крови, которую, так же как и течение рек, останавливает жестокий мороз.

Тем временем сержант Лонг вернулся, и вместе с Джолифом они подвергли вновь прибывшего такому свирепому растиранию, какому, вероятно, тот не подвергался за всю свою жизнь. То было не легкое поглаживание и не успокаивающее прикосновение смазанных жиром пальцев, а более чем энергичный массаж: засучив рукава, оба, как скребницей, терли злополучного Блэка.

Пока эта операция продолжалась, словоохотливый капрал то и дело» обращался к путешественнику, хотя тот еще не мог его слышать:

— Да ну же, сударь, хватит! Что это вы вздумали так промерзнуть? Полноте! Будет вам упрямиться!

По всей вероятности, Томас Блэк действительно упрямился, ибо прошло добрых полчаса, прежде чем он согласился подать признаки жизни. Все уже потеряли надежду его оживить, и массажисты даже думали было прекратить свою утомительную работу, как вдруг несчастный несколько раз тихонько вздохнул.

— Он жив! Он приходит в себя! — воскликнул Джаспер Гобсон.

Растирание и правда разогрело тело астронома снаружи, но средством внутренним тоже отнюдь нельзя было пренебрегать. Поэтому капрал Джолиф сбегал за пуншем, и путешественник, проглотив несколько стаканов живительной влаги, тотчас же почувствовал сильное облегчение: его щекам возвратился румянец, глаза вновь обрели способность видеть, губы — шевелиться. Только теперь капитан получил надежду, что Томас Блэк объяснит, наконец, зачем он явился в эти края и к тому же в столь жалком виде.

Астроном, укутанный во множество одеял, немного приподнялся и, опершись на локоть, слабым голосом спросил:

— Форт Релайанс?

— Так точно, — ответил капитан.

— Капитан Крэвенти?

— Да, это я, и говорю вам: «Добро пожаловать, сударь!» Однако позвольте все же узнать, с какою целью прибыли вы в форт Релайанс?

— Смотреть на луну! — откликнулся курьер, которому, видимо, сильно полюбилась эта фраза, потому что он повторял ее уже второй раз.

Но Томаса Блэка его ответ, должно быть, вполне удовлетворил, ибо он утвердительно кивнул головой и затем задал следующий вопрос:

— А где лейтенант Гобсон?

— Я здесь, — ответил лейтенант.

— Значит, вы еще не уехали?

— Нет еще, сэр.

— Тогда мне остается только поблагодарить вас, — сказал Томас Блэк, — а самому уснуть покрепче до завтрашнего утра!

Капитан и его товарищи тотчас удалились, предоставив этому чудаку спокойно отдыхать.

Через полчаса праздник кончился, и гости разошлись в отведенные им помещения: кто — в комнаты самого форта, кто — в жилые дома, расположенные за его оградой.

На следующий день Томас Блэк был почти здоров. Его крепкая натура выдержала атаку свирепого мороза. Всякий другой не оттаял бы, но он все делал не так, как другие.

Однако кто же такой был этот астроном? Откуда он взялся? Зачем пустился в странствие по владениям компании, когда стужа еще продолжала свирепствовать? Что означал ответ курьера? Смотреть на луну! Разве луна светит не всюду и нужно скакать за нею чуть ли не к самому Полярному кругу?

Все эти вопросы задавал себе капитан Крэвенти. Но на другой день, побеседовав в течение часа со своим новым гостем, он уже знал все.

Томас Блэк действительно был астрономом Гринвичской обсерватории, с таким блеском возглавляемой мистером Эйри. Обладая скорее пытливым и живым, нежели теоретическим умом, Томас Блэк за двадцать лет своей деятельности сделал немалый вклад в уранографическую науку. Но в житейском смысле он был человеком беспомощным; вне вопросов астрономии он просто не существовал, словно жил не на земле, а на небесах, и его с успехом можно было принять за потомка того простака-ученого из Лафонтеновой басни, который, сам не зная как, провалился в колодец. С ним нельзя было говорить ни о чем, кроме звезд и созвездий. Он с удовольствием поселился бы в подзорной трубе. Но когда Томас Блэк делал наблюдения, ему на всем свете не было равных! Его терпение было поистине неиссякаемо! В продолжение многих месяцев он способен был подстерегать какое-нибудь небесное явление! Специальностью Томаса Блэка были болиды и падающие звезды, и открытия, сделанные им в этой области астрономии, заслуживали особого упоминания. Всякий раз, когда требовались какие-нибудь кропотливые изыскания, тончайший анализ и точнейшие определения, неизменно обращались к Томасу Блэку, у которого был на редкость «верный глаз». Способность наблюдать дана не всякому. Поэтому не удивительно, что именно на гринвичского астронома пал выбор, когда пришла пора разгадать, наконец, одно явление, в высшей степени интересовавшее ученых-селенографов.