Жюль Верн - Рассказы

Я от души хохотал, размышляя обо всем этом, признаюсь, я смеялся и над самим собой: как ловко меня одурачили!

Вдруг за оградой послышались крики.

Я поспешил к пролому и увидел достопочтенного Огастеса Гопкинса, который с карабином в руке бежал ко мне навстречу, сияя от радости и возбужденно жестикулируя. Я направился к нему. Застав меня на месте своих подвигов, он не проявил ни малейшего смущения.

— Победа!.. Победа!.. — крикнул он мне.

Оба негра — Бобби и Дакопа — шли позади, на некотором расстоянии. Уже наученный опытом и боясь, как бы наглый обманщик не оставил меня в дураках, я решил держать ухо востро.

— Какое счастье! — воскликнул он. — Вы будете свидетелем. Перед вами человек, который возвращается с охоты на тигра.

— С охоты на тигра?! — повторил я, заранее решив не верить ни одному слову.

— Да, на красного тигра, — добавил он. — Другими словами, на кугуара, это на редкость свирепый хищник. Проклятый зверь, как вы сами можете в этом удостовериться, пробежал за ограду. Он сломал забор, который до сих пор ограждал меня от любопытных, и разнес на мелкие куски мой чудесный скелет. Узнав об этом, я без колебаний пустился в погоню за зверем, чтобы его уничтожить. Я настиг его в лесной чаще в трех милях отсюда. Я смерил его взглядом; он впился в меня своими желтыми глазами. Он сделал гигантский прыжок, но перевернулся в воздухе, сраженный моей пулей прямо в сердце. Это был мой первый выстрел из ружья, но — черт побери! — он принесет мне славу, и я не променял бы его на миллиард долларов!

«Да, теперь доллары к тебе потекут», — подумал я.

Тут подошли негры, которые в самом деле тащили огромного мертвого кугуара — зверя, почти неизвестного в этих краях. Он был рыжевато-желтой масти, уши и кончик хвоста были у него черные. Я не собирался выяснять, застрелил ли кугуара сам Гопкинс, или же это было чучело, своевременно доставленное ему каким-нибудь мистером Баркли. Но меня поразило, с какой легкостью и равнодушием этот делец говорил о своем скелете. А ведь было ясно, что это дельце уже влетело ему в сто с лишним тысяч франков!

Не открывая Гопкинсу, что мне удалось раскрыть его мистификацию, я сказал:

— Ну, а как вы думаете выбраться из этого тупика?

— Черт побери! — ответил он. — О каком это тупике вы говорите? За что бы я теперь ни взялся, мне обеспечен успех. Правда, зверь уничтожил чудесное ископаемое, которое вызвало бы восхищение всего человечества, — оно было уникально. Но зверь не уничтожил моего престижа, моего влияния, и я сумею извлечь выгоду из своего положения — положения знаменитого человека.

— Но как же вы отделаетесь от восторженной и нетерпеливой публики? — спросил я не без любопытства.

— Я скажу правду, только правду.

— Правду! — воскликнул я, недоумевая, что он подразумевает под этим словом.

— Ну, конечно, — продолжал он невозмутимо. — Разве не правда, что тигр сломал забор? Разве не правда, что он разнес на куски чудесный костяк, выкопать который мне стоило таких трудов? Разве не правда, что я преследовал и убил этого хищника?

«Я не поручился бы за достоверность этих фактов!» — подумал я.

— Публика, — продолжал он, — не может предъявить мне никаких претензий, потому что ей будут известны все подробности этого события. И вдобавок я приобрету репутацию храбреца, — слава моя прогремит на весь мир!

— Но что даст вам эта слава?

— Богатство, если я сумею им воспользоваться! Человеку известному все дается легко. Он может решиться на что угодно, взяться за любое дело. Если бы Джорджу Вашингтону после победы у Йорктауна вздумалось демонстрировать двухголового теленка, то он мог бы без труда заработать кучу денег.

— Возможно, — ответил я совершенно серьезно.

— Наверняка, — возразил Гопкинс. — Теперь мне остается только одно — отыскать подходящий объект, который можно было бы показывать, выставлять, демонстрировать…

— Да, — ответил я, — но найти такой объект не так-то легко. Знаменитые тенора уже пропили свои голоса, танцовщицы отплясали свое, а за воспоминания об их ножках ничего не платят; сиамских близнецов уже не существует, а тюлени останутся немыми, сколько их ни дрессируй.

— Меня не прельщают такого рода диковинки. Пусть тенора пропили свои голоса, танцовщицы вышли из моды, сиамских близнецов нет в живых, а тюлени навсегда останутся немыми! И все-таки из всего этого может еще выйти толк, если за дело возьмется такой человек, как я! А потому я не сомневаюсь, сударь, что еще буду иметь удовольствие видеть вас в Париже.