Луи Жаколио: Берег черного дерева

— А вы неправы, Верже, — говаривал Ле Ноэль в минуту добродушной откровенности, — и совсем напрасно осуждаете нас так строго, ведь мы только осуществляем немецкую философию.

— Как же это? — спросил Верже, недоумевая.

— Прочтите это, — отвечал капитан, указывая ему книгу, открытую на его столе и подчеркивая следующие строки:

«В человеческом мире, как и в царстве животном, господствует только сила, а не право, право — это только мерило силы каждого… «

Какое мне дело до права? Я не имею в нем нужды, если могу добыть силой то, что мне надо и наслаждаться тем; чего же я не могу захватить силой от того я отказываюсь и не стану, в утешение себя, тщеславиться моим мнимым правом, правом за давностью не теряемым… «

— А откуда эти цитаты? — спросил Верже.

— Из двух главных столпов философии современной Германии, Артура Шопенгауэра и Макса Штирнера… И заметьте также, Верже, ведь мы не похищаем силой наших негров, а покупаем их по всем правилам от их всемилостивых властелинов, а так как божественное право господствует еще во всем могуществе на берегах Бенгуэлы, то никто не может отвергать, что эти верховные властелины имеют неограниченную власть над жизнью и имуществом их подданных…

— Итак…

— Итак, английские и французские фрегаты не имеют ни малейшего права мешать чисто коммерческим сношениям, по обоюдному соглашению обеих сторон.

— Да, но их право начинается с того дня, как они возымели силу и искусство захватить нас.

— Господин Верже, надо всегда заботиться, чтоб обеспечить свое право… лучшими снастями и машиной, быстрее действующей, чем право других.

— Капитан, вы ошиблись в выборе призвания.

— Как это?

— Вы оказались бы превосходнейшим профессором философии права и сравнительного законодательства в Гейдельберге.

Подобной шуткой почти всегда оканчивались такого рода прения между этими людьми, столь разного характера и, по-видимому, так мало сродными, чтобы понимать друг друга.

Верже был уроженец Нанта и получил диплом капитана для океанских плаваний, но ему надоело, наконец, получать жалкое жалованье от ста пятидесяти до двухсот франков в месяц за совершение самых трудных и опасных плаваний, вот почему он пришел в Новый Орлеан с письмом от Ронтонаков к капитану Ле Ноэлю, который тотчас же принял его на место своего помощника.

Трудно было бы отыскать другого, столь искусного моряка, каким был Верже, но что еще важнее, он так же хорошо знал машину, как и парус, и мог, в случае смерти или болезни, заменить главного механика Голловея, который в то же время исполнял обязанности второго помощника. Насмешник и скептик от природы, Верже даже не старался скрывать свои пороки и страсти с помощью лицемерной метафизики, которая у немцев и англосаксов всегда под рукой. Он всегда говорил прямо: «Человек, торгующий неграми, — настоящий бездельник, от которого так и несет виселицей, но, — продолжал он как бы в свое оправдание, — если я не буду повешен до окончания четвертого плавания, то — клянусь честью! — откажусь от этого ремесла и сделаюсь виноделом в Жиронде. Это для меня будет тем легче, что я припрячу полтораста тысяч франков, чтобы проложить себе дорогу к честности».

Впрочем, это был человек, только сбитый с пути, но в нем не совсем еще угасло чувство добра и великодушия. В корабельной книге Голловей был записан помощником капитана, но, снявшись с якоря, он был в действительности механиком. Родился он в Ливерпуле, и прошло уже двадцать лет с тех пор, как он плавал по всем морям, но алчность к большим доходам заставила и его бросить казенную службу и перейти под команду Ле Ноэля.

Как все англичане, Голловей обладал в совершенстве умением принимать участие в делах расчета и в вопросах чистого чувства. Хотя он предпринимал плавание для торговли неграми, тем не менее он восторгался высокими чувствами человечности, которые составляют неизбежную часть английского воспитания: их вбивают в голову маленьких Джон Булей с помощью специальной методы обучения, ни лучше, ни хуже, как приучают собачек плясать на канате или приносить брошенную вещь. И вот, как деловой человек, Голловей служил на судне, производящем торг неграми, и, как джентльмен, он был членом всех человеколюбивых обществ: негрофильских, библейских, евангельских, покровительства животных и других, которые громоздятся в свободной и торжествующей Англии. Он был, как и все англичане, живым изображением своего правительства, которое с одной стороны преследует тех, кто торгует неграми, — это вопрос чувства, а с другой — пушечными снарядами навязывает китайцам одуряющий их опиум — это денежный вопрос.