Борис Носик: Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 1

Сравнительно недавно, года три-четыре назад, монтрёйский Музей живого искусства, что уютно разместился в тенистом парке, вдали от живописных мусорных куч блошиного рынка, от цыганских трущоб и от унылых пролетарских улиц этого пригорода, устроил выставку «Русское кино – Монтрёй» и поведал забывчивой французской публике о нежданном взлете франко-русского эмигрантского кинематографа в 20-е годы XX века и о его монтрёйских подвигах. Самым заметным символом этой поразительно интересной выставки были птичка альбатрос, фирменный знак, так сказать, логотип монтрёйской киностудии, и загадочный лик русского красавца, который в пору выставки маячил везде и во всех видах на афишах, расклеенных по маленькому Монтрёю, – то под восточным тюрбаном, то над пышным жабо Казановы, то под офицерской фуражкой русской императорской армии. И посетителей выставки, и прохожих на улицах Монтрёя преследовал в те дни взгляд светлых стальных глаз этого, может быть, первого в мировом кино мужчины-премьера, которого звали Иван Мозжухин.

Об этом кумире мирового кино первых десятилетий XX века написано довольно много. Друзья-собутыльники, вроде знаменитого шансонье Александра Вертинского, писали о его щедрой бесшабашности и любви к цыганам, его малообразованности и якобы равнодушии к кино, о его любовях и браках. Критики и киноведы, противореча Вертинскому, напротив, писали о преданности Ивана Мозжухина театру и кинематографу, о школе театра, которую он прошел в России, о его самоотверженной работе над ролями в кино, которые чуть не с 1916 года – вскоре после его прихода в кинематограф и первых его успехов – стали «высшими достижениями мирового кинематографа». Мозжухин был не только исполнителем главных ролей в знаменитых фильмах – он часто выступал в них в роли сценариста и режиссера. Скажем, в фильме «Дитя карнавала», снятом в Монтрёе в 1921 году, Мозжухин выступает сразу как актер, сценарист и режиссер. Мозжухин любил рассуждать о кинематографе, в частности, сценариях, об особой «кинематографической литературе», которая, как в его сценарии «Пылающий костер», должна «подметить у людей их подлинное лицо и перенести на экран фарс жизни, смешанный с ее интимной драмой».

Фильмы Мозжухина и роли Мозжухина потрясали современников – и его «Кин», и «Лев моголов», и «Покойный Маттиа Паскаль» по мотивам Пиранделло, итальянского драматурга, который назвал Мозжухина «великим актером», и его «Казанова», и его Мишель Отрогов, имевший бешеный успех во Франции и надолго оставивший французам легенду о русском характере.

Два писателя – американец русского происхождения Владимир Набоков и француз русского происхождения Ромен Гари – оставили свидетельства необычайной славы и влияния Мозжухина на современников. Старшим из них был Набоков. Сочиняя в Америке свой до последнего слова продуманный автобиографический роман (русское название его – «Другие берега»), зрелый Набоков дважды вводит туда Мозжухина. Экран петербургской киношки с изображением Мозжухина бросает отсвет в темный зрительный зал, где томится в любовной истоме гимназист Володя Набоков со своей первой подружкой. Позднее, в крымских главах романа, живой Мозжухин, загримированный под Хаджи-Мурата, вдруг вываливается из зарослей Крымской яйлы под Ялтой во время съемок…

Младший из этих двух писателей, безотцовщина, безродный беженец Роман Кацев (позднее – Ромен Гари), придумал себе самого великолепного из вообразимых отцов – Ивана Мозжухина и водрузил его портрет на тумбочку в комнатке отеля в Ницце, где его мать была консьержкой. Гари почти удалось убедить Ниццу и целый свет, что он был сыном Мозжухина. Мне самому доводилось слышать про такое в Ницце от старожилов. Чуть дальше я расскажу, как другой поклонник Мозжухина, романтический священник с русского эмигрантского кладбища, разыграл в его славу воистину шекспировскую сцену, но пока нам надо обратиться к раннему увяданию и ранней смерти этого русского гения. По мнению многих, его карьеру погубил приход в мировой кинематограф звука, слова, которое Мозжухин считал на экране грубым и безвкусным, «как разрисованное красками мраморное изваяние». Звук погубил кинематографическую карьеру Мозжухина. На «ихних» языках он научиться говорить не мог. Личная жизнь тоже не удалась: в 1927 году он разошелся с Натальей Лисенко, потом разошелся и с женой-шведкой, наконец, и с актрисой Таней Федор. Он обнищал, больше не мог помогать брату-певцу, не мог и себя прокормить. Скоротечная чахотка добила его на 50-м году жизни. Он умер в клинике Нёйи под Парижем и поначалу был похоронен там же, в Нёйи. Вертинский утверждает, что на похоронах за гробом Мозжухина шли одни только парижские цыгане.