Всеволод Овчинников - Своими глазами

Тропа кончается широкой площадкой. Дальше склон становится еще более крутым. Весь последний выступ скалы, поднимающийся над площадкой, когда-то был превращен в исполинское изображение льва. Потому-то Сигирия и получила название Львиной скалы. Голова льва давно разрушилась. Остались лишь когтистые лапы. Но даже по ним одним можно судить о величине каменной скульптуры, которая охраняла вход в неприступную столицу царя Касьяпа. Сейчас между львиными лапами ведут вверх редкие ступени. Приходится карабкаться по случайным углублениям в гнейсовом монолите. И вот наконец вершина. Здесь когда-то стоял дворец. Его окружали верхние купальни, хранилища для сбора дождевой воды. Ведь город на вершине скалы был готов выдерживать даже многолетнюю осаду. Он имел запасы продовольствия, а водой мог запастись во время муссонных ливней. Вокруг, насколько хватает глаз, простирается зеленый ковер джунглей. А на севере, если смотреть в бинокль, поблескивают зеркала старинных водоемов. Это гигантские водохранилища древнего города Анурадхапура.

Касьяп кончил плохо. Брат его, бежавший за море, через восемнадцать лет вернулся с большим войском. Касьяп хотел дать ему решающий бой, но его слон увяз в болоте. Царь-отцеубийца покончил с собой, проткнув горло кинжалом.

С террасы гостиницы вновь смотрю на скалу Сигирия в вечерний час. Теперь она еще фантастичнее. Черные потеки на рыжем склоне кажутся остатками угля и золы от сожженного города. Стараюсь представить себе Сигирию в те времена, когда не было даже этих крутых ступенек, не было мостиков над трещинами, когда на отвесные стены можно было подняться только по веревочным лестницам. На закате их поднимали вверх, и связь с внешним миром полностью прерывалась Только там царю-отцеубийце казалось, что он в безопасности. И в такой вот вечерний час он шел к молельному камню, возле которого в крошечных нишах зажигали свои лампадки монахи.

В расположенных по соседству пещерных храмах есть фрески, где Сигирия изображена такой, какой она была полтора тысячелетия назад. Стоит ли спорить о значении женских фигур на скале? Ведь их создатели рассказали о главном — о замечательном искусстве, о высокой цивилизации, которая существовала на Цейлоне в те давние времена.

Если улица в Индии еще не перестала быть базаром, то дорога там еще не перестала быть улицей. Она по-прежнему служит руслом, по которому течет повседневная, будничная жизнь со всем своеобразием ее красок, звуков, запахов. Поэтому путешествие по индийским дорогам позволяет не только ощутить пульс страны, но и дает представление о масштабе и сложности проблем, с которыми она сталкивается.

Тот, кому предстоит дальний путь, поднимается до рассвета. Но так же стремительно, как разгорается в южных широтах заря, пробуждается и дорога. Пастух торопится перегнать стадо коз, не признающих левостороннего движения. Поднятая ими пыль золотится от первых солнечных лучей. В утренней дымке четко прорисовываются грациозные фигуры женщин с коваными латунными кувшинами на головах. Донести, обычно издалека, два тяжелых кувшина воды, поставленных один на другой, — с этого начинается трудовой день миллионов индийских крестьянок, так вырабатывается поразительная плавность их походки. Горбатые бычки неторопливо тянут арбы, похожие на колесницы древних завоевателей. Там, где у дороги раскинули свои кроны вековые баньяны, стелется кизячный дым и на всю мощность гремят транзисторные приемники. Ночевавшие в пути водители допивают в придорожных харчевнях заваренный на молоке чай. Их перегруженные сверх меры грузовики (нередко каждая такая машина воплощает собой частную транспортную фирму) не менее экзотичны, чем индуистские храмы. Кузов, кабина, капот, крылья — все покрыто красочной росписью, украшено амулетами.

Переезжая мосты, дивишься ярким цветникам на берегах рек. Но пестреют там не цветы. Это сохнет на прибрежной гальке выстиранное белье. Каждое сари — прямая полоса красочной материи, похожая на грядку тюльпанов. С каждым часом все оживленнее, все теснее становится на дороге. Беспрерывно сигналят грузовики и автобусы. Им вторят звонками велосипедисты и велорикши. Кричат погонщики ослов, навьюченных глиняными горшками. Величественно и надменно, как махараджи, вышагивают верблюды. Сотни людей несут на головах корзины, узлы, охапки хвороста. Их общему хаотическому движению к тому же мешают священные коровы, которые равнодушно лежат или стоят, где им вздумается. Наблюдаешь эту мешанину грузовиков, повозок, пешеходов, этот пестрый поток, где легковая машина порой вынуждена двигаться со скоростью пары волов, и думаешь о том, что здешние дороги в чем-то олицетворяют образ самой Индии. Думаешь о стране, которая обогатила человечество многими достижениями своей древней цивилизации, но потом была обречена колонизаторами на отсталость и нищету. Думаешь об Индии, стремительно меняющейся и еще дремлющей в неизменности. Об отрадных ростках будущего и цепких корнях прошлого, о молодом сикхе за рулем трактора и простершемся в дорожной пыли паломнике, который меряет своим телом долгий путь к святым местам.