Генри Мортон - По библейским местам

Я прошел центральную колоннаду, разделявшую город пополам, из конца в конец. В дни своей кратковременной славы Зенобия должна была проезжать здесь много раз в день. Около четырехсот колонн стояли некогда по обеим сторонам улицы; сохранилось сто пятьдесят. Великолепная улица упиралась одним концом в большой храм Ваала. После Баальбека этот храм является самыми крупными руинами в Сирии. Французы расчистили его от арабских хижин, которые занимали почти всю территорию святилища, и теперь можно рассмотреть развалины этого поразительного сооружения.

Это изумительный восточный храм, выстроенный из огромных блоков желтоватого камня. Стены чуть наклонены внутрь, как у египетского пилона или у нижнего яруса вавилонской храмовой башни. Очень типично для Пальмиры, что этого восточного гиганта окружали изящные эллинистические колонны, которые, как ни странно, устояли, несмотря на общую разруху. Очевидно, эти колонны добавили к старому зданию, поставленному гораздо раньше, вероятно, во времена Зенобии: она могла пожелать, чтобы храму придали более «цивилизованный», греческий вид.

В воротах храма я встретил сторожа-араба, который предложил показать мне могилы. Он побежал за ключами, поскольку самые красивые захоронения благоразумно находятся под замком, и мы вместе отправились по развалинам города в сторону низких холмов на западе, где увидели довольно много массивных каменных строений, напоминавших квадратные в плане церковные башни, разве что некоторые из них немного сужались кверху. Сторож-араб рассказал мне, что там сохранились подземные склепы и захоронения в башнях. Подземные склепы по большей части спрятаны под песком, но иногда верблюд наступает на их кровлю и она проваливается, и тогда находят, по словам сторожа, «очень интересное». Он заверил, что ненайденными остаются еще сотни могил, именно сотни; и поцеловал кончики пальцев, жестом изобразив настоящее изобилие.

Он открыл замок на двери, и я прошел в темное помещение, заполненное теплым воздухом. Ряды могил вырезаны в стенах, как полки для размещения тел, их вид напомнил мне о винных погребах в подвалах викторианских домов. Я чиркнул спичкой и увидел, что в некоторых нишах все еще остаются кости. Свет, проникавший внутрь через дверной проем, позволял разглядеть странную картину. Я впервые увидел жителя Пальмиры. Он был вырезан в полный рост из белого известняка, стоял, склонившись на крышку своего саркофага. Это был хозяин могилы и родоначальник семьи, захороненной в склепе, чисто выбритый человек средних лет с пристальным взглядом. Его лицо и все тело словно изготовил из камня отстающий студент-первокурсник скульптурной школы. Он опирался на богатые подушки и ковры, будто находился на пиру. На нем была шляпа без полей, напоминающая феску, а вокруг нее венок; длинная туника, вероятно, из шелка, ложилась складками по телу, а на ногах были тонкие брюки из того же материала, присобранные на коленях. Еще на нем были котурны из мягкой кожи, богато расшитые или покрытые узором, нанесенным иным способом.

Это был не случайно переселившийся в город перс, а настоящий гражданин Пальмиры римского периода. Мы посетили и другие склепы, во многих находились подобные фигуры, у некоторых в руках были кубки для вина. Женщин изображали лежащими или сидящими, на них были богатые украшения и платья римского кроя, часто еще и накидки на головах. Скульпторам хорошо удавались ювелирные вещи. Каждый камень, каждое обрамление, детали серег и браслетов были вырезаны с невероятной тщательностью, словно женщины намеревались носить призраки своих драгоценностей в ином мире. У меня возникло впечатление, что толпа восточных людей, часть из которых подражала римлянам, была привержена своим кушеткам и подушкам, винным кубкам, шелкам и драгоценностям. При этом пальмирцы были весьма симпатичны. За ритуальной жесткостью скульптурного стиля различались живость и ум тех мужчин и женщин.

Эта смешанная раса с удовольствием тратила деньги на греческих архитекторов, гордилась возведенными колоннадами и строениями, которые, без сомнения, все расширялись и украшались, становились все дороже, превосходя дома Антиохии. Но когда речь идет о глубоко интимной тайне смерти, трогательная искренность заставляла их нанимать собственных художников для создания надгробных портретов. Странно было покидать роскошные эллинистические руины Пальмиры, которые могли бы принадлежать грекам, и спускаться во мрак подземных склепов, где обнаруживаешь необычный народ полуперсов, покоящихся на кушетках в шелковых панталонах. Огромные богатства подняли их на равную высоту с модным миром, которому они стремились публично подражать, но смерть возвращала к реальности; перед лицом могилы они не пытались уже выглядеть греками.