Леонид Муханов - В страну ледяного молчания

— С таким ты не пропадешь, — говорит профессор Шмидт, хлопая по плечу Иванова.

Море покачивает. Надо уходить дальше от берега.

В 1 час ночи 20 июля „Седов“ поднял якоря, простился с Кармакулами и взял курс на Землю Франца-Иосифа.

— Полный вперед! В Арктику!

Над морем Баренца небо нависло тяжелыми тучами. Ветер завывал в вентиляторных трубах, налетал на стойла коров, едва не срывая брезенты; встающие перед носом „Седова“ огромные водяные горы пенились и рассыпались. Капитан в желтом непромокаемом плаще, подставив открытое лицо непогоде, бессменно стоял на капитанском мостике. Старший штурман записывал иззябшими за вахту руками в судовом журнале:

„Ветер крепчает, порывы доходят до 7 баллов. Волна усиливается. Вызванный боцман и запасной матрос закрыли брезентами коров и продрогших лошадей. Закрепили провизионные ящики. Ледокол кренится на левый бок. Волны падают через бок на палубу…“

„В море Баренца можно исчезнуть…“

Спрашиваю капитана:

— Будет шторм?

— Пожалуй, надо ждать. Барометр падает. К ночи немного тряхнет. Готовьтесь отдать концы из горла.

Кают-компания, всегда набитая членами экспедиции, пустеет. Морская болезнь наступает внезапно. Голова кружится. Становишься беспомощным. Ноги, налитые свинцом, прирастают к палубе. Шатаясь, как пьяные, один за другим уходили к себе в каюты с единственным желанием: спать. Как можно дольше спать!

— Полный вперед! В Арктику.

Разъяренные волны тяжкими ударами бьют по бортам „Седова“. В каюты просачивается вода. Сон не освежает. Тысячи мучительных сновидений. Вода каплет на лицо. Мокнет постель. Слышится собачий визг. Бедные псы. Они совсем беззащитны. Просыпаюсь от грохота катающихся по палубе железных бочек.

На моем одеяле, свернувшись калачиком, дремлет измокший колымский Мишка. Так вот откуда сырость. Ласковые сонные глаза Мишки смотрят на меня.

— Спи, спи…

Шатаются полки. Карабин Громова отделяется от стены. Выглядываю за двери и изумляюсь. Нина Петровна Демме в больших охотничьих сапогах осторожно перетаскивает с палубы в трюм горшки и ящики с гвоздикой, маргариткой, земляникой, настурцией, петрушкой, луком и альпийскими растениями.

— Боюсь, на спардеке — расшибет, унесет в море. Сорвется постройка первой оранжереи в полярном бассейне.

Выхожу наверх. Капитан попрежнему на мостике.

— Сбавить число оборотов в машине!

Морской ветер и долетающие брызги свирепого океана освежают тело. Крестьянские лошадки, заброшенные прямо от сохи в Ледовитое море, перестали есть сено, коровы позабыли о жвачке. Круглые, как яблоко, глаза их бессмысленно вращаются.

Двое суток бушевал океан. Застигнутые непогодой чайки с криком кружились над палубой. Двое суток пустовала кают-компания. Завхоз, не признавая шторма, распевал:

Неожиданно ветер стал утихать, успокаивались волны, небо прояснилось. Вынырнуло солнце, озарило лазурью море. Сглаживалась зыбь. Из твиндека один за другим начали выползать страдавшие морской болезнью. Матросы острили.

— Поехали на Землю Франца, а прихватили Ригу. Глядите, — сука ощенилась. Девять штук и все живехоньки.

Известие облетело матросские и кочегарские кубрики. Собралась толпа. Каждому хотелось повозиться со щенками. Раздвигая всех, протискивался и промышленник Сергей Журавлев.

— Побаловались, довольно. Северных собак не следует таскать по рукам — испортишь.

Никто не возражал. Журавлев 25 лет прозимовал на островах Новой Земли, да и сейчас едет на три года на Северную Землю. Сотни собак прошли через его руки. Он лучше всех нас знает, как их воспитывать. Поджав хвост, заискивающими глазами смотрела на Журавлева мать этих девяти слепых пискунчиков. Ледокол качнуло. Журавлев со щенятами сделал резкое движение. Дамка бросилась к нему: долго ли до греха!

— На, дурашка, возьми.

— Московского избрать „собачьим шефом“, — решили все.

Возражений не последовало.

— Московский — твоя вахта, — неслось из кочегарки.

— Есть.

Торопливой походкой Московский спускался в трюм.