Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

На клипере грузили в то время уголь. По вечерам матросы ловили рыбу, из которой редкую можно было есть. По странному поверью, рыба, пойманная по близости судна, заподозревается в глодании медной обшивки и потому считается ядовитою. Рыба была очень разнообразна и красива. Одна, широкая и плоская, как лещ, с маленьким круглым ртом, усеянным острыми зубами, горела сине-огненными и желтоватыми полосами, бороздившими её блистающее чешуйчатое тело; другая в ярко-красных пятнах, длинная, с большою головой и широкими жабрами; третья — вся сияла серебром и золотом. Несколько матросов, из известных охотников, отпущены были на катере в море на рыбную ловлю. Возвратившись, они рассказывали, что два раза срывалась у них огромная рыба, которую удочкой и вытащить нельзя было, что она сильно бьется и срывается, и надо на все острогу! На другой день они взяли с собою пику, и привезли молоденькую акулу, аршина два длины.

Приезжал к нам и губернатор острова, коммодор Сеймур, маленький старичок, на тоненьких ножках, с багрово-красным лицом и с тоненькими, выразительными и очень грациозно очерченными губами; на голове у него был род чепца, какой-то белый чехол с назатыльником, собранный в небольшие складки лентой.

Интересно было бы составить коллекцию шляп и шапок, изобретенных и приноровленных английским комфортом к тропическим жарам. Все они очень удобны, о том и спора нет; но вместе с тем все придают удивительно оригинальную внешность господам, носящим их. Форма этих шляп разнообразна до бесконечности: есть шляпы в виде военных касок, с вентиляторами, шляпы в виде куличей, держащиеся на голове внутренним механизмом и отстоящие от головы со всех сторон на вершок; наконец, эти чепцы с назатыльниками, и проч.

Вслед за губернатором вскочил к нам на шканцы черный, мохнатый сетер и, вероятно, в душе моряк, потому что сейчас побежал обнюхивать все углы клипера. Коммодор подвигался вперед, мимо встретивших его офицеров, медленным шагом, едва двигая ножками, сгибая их в коленках и поводя своею багровою головкой, как будто осматриваясь.

На рейде Джордж-тауна, закрытом от юго-восточного пассата островом, стоял двухдечный корабль на станции; его якорь был завезен на берег. Команда и Офицеры, переменяющиеся каждые три года, занимают здесь все береговые должности. Постоянно на острове живет не больше двух сот человек. Так как остров славится черепахами, то каждое английское военное судно, возвращающееся в свой родной Альбион, обязано отвезти двух черепах в подарок: одну, кажется, королеве, а другую — лорду адмиралтейства.

Тридцать два дня шли мы от Вознесения до мыса Доброй Надежды. Это был последний переход по Атлантическому океану. Сначала мы все шли бейдевинд, держась на юго-запад, пока не встретили западных ветров. Это было около 30° южн. шир. Тогда мы повернули налево, то есть взяли курс на восток, и шли, подгоняемые довольно свежими порывами.

Тридцать два дня жизни в море, жизни скучной, однообразной, как заведенные часы, как машина! Были развлечения, но лучше бы, если бы таких развлечений совсем не было. Так например, целую ночь проворочаешься на постели; не спишь, потому что слишком сильно качает и раздается скрип снастей и рассохнувшихся деревянных переборок; там хлопанье дверей, падение с полок книг, капанье воды через растрескавшуюся от тропических жаров палубу; все это вместе, вдруг, как будто согласится не давать покоя. Между каютами начинаются разговоры; a общее горе какая-то скорее утешает: человек эгоист; и вот, общими силами, кое-как коротается беспокойная длинная ночь, a на другое утро эта же ночь служит источником разговоров, анекдотов и острот, притупившихся от слишком частого употребления. Всякий поверяет свое горе, кто свалился с койки, кто всю ночь провоевал с капавшим настойчиво к нему на нос водопадом, кого напугал спросонья показавшийся ему шум воды, и он вообразил, что у него течь в каюте, Томительны эти бессонные ночи! Методически, через каждые полчаса, бьют отрывисто склянки; иногда вдруг над головой раздастся частое топанье ног, точно шум пробежавшего табуна лошадей; голос вахтенного, надрываясь, доходит до крикливых, фистульных нот; слышен шум и хлопанье убираемых парусов, журчание за бортом воды, и опять шум и хлопанье, и порывы ветра; все это выводит на несколько мгновений из летаргической апатии; прислушиваешься и стараешься отгадать по некоторым словам и звукам, в чем дело, и, смутно догадываясь, снова успокаиваешься и стараешься или ни о чем не думать, или перенестись воображением куда-нибудь, где над рекой, извилисто протекающею по лугам, между кустарников, возвышается рощей высокий берег, весь зеленый, убранный ольхой и ясенем, или березой и темным развесистым дубом. На берегу воображение старается провести разные покатости и убитые крепким щебнем дорожки, убирает их бархатом цветников, клумбами и мелким кустарником, который, разрастаясь, соединяется с старинным обширным садом: там, в саду, длинные, тенистые аллеи, густо разросшиеся; там рощи, куртины яблоней, груш и сочных бергамотов. A вдали видны и села с церквами и мосты через речку, и мельницы, и господские домики с их усадьбами.