Генри Мортон - Прогулки по Испании - От Пиренеев до Гибралтара

На одной из улиц я наткнулся на нескольких женщин и девочек, которые строили маленький храм возле дома. Они украшали его снопами пшеницы и пытались заставить дешевых целлулоидных кукол выглядеть как ангелы. Для кукол сшили красивые наряды и вырезали крылья и нимбы. Все выглядело превосходно, кроме выражений круглых целлулоидных лиц — в них было маловато святости. Из веток девушки сделали маленькую беседку и расставили в банки и бутылки дикие цветы. Я спросил, для чего это, и старая женщина ответила: нынче канун дня Святого Иоанна; я вспомнил, что сегодня действительно двадцать третье июня.

Старушка, видя мой интерес, пригласила меня прийти на fiesta [47] Вечеринка; праздник ( исп .). ; я сначала не понял, и она забегала, как пожилая менада, и изобразила несколько танцевальных па со словами: « Musica… musica… », потом поднесла к губам воображаемую дудку: « Flauta… flauta !», потом принялась стучать одной рукой в невидимый барабан. Казалось, она способна вдохнуть душу и жизнь в любую вечеринку; узнав, что fiesta начнется не раньше одиннадцати, я вспомнил суровое предупреждение Бонильи насчет запирания ворот и с искренним сожалением признался, что не могу принять ее предложение. И все же было бы чрезвычайно интересно увидеть сохранившиеся обряды кануна Иванова дня, и я начал раздумывать, получится ли у меня сбежать из монастыря.

Ужин подавали в трапезной для приезжих, во главе стола восседал падре. Это была длинная комната, увешанная восхитительной глиняной посудой из Талаверы: тарелки и блюда, очаровательно расписанные животными и цветами, с толстым слоем глазури, как на византийской или арабской керамике. В углу стояла прекрасная маленькая сидячая статуэтка Пресвятой Девы Гуадалупской, и я пообещал себе, что если когда-нибудь буду проезжать через Талаверу, то зайду на фабрику и куплю себе такую. Присутствовали еще шесть гостей: хмурая французская пара, три пожилых испанца, совершавших паломничество, и разговорчивый и забавный молодой человек, который, сочтя меня и французскую пару неблагодарной аудиторией, обращался исключительно к падре. Его истории, видимо, оказались хороши, поскольку падре, который начинал ужин похожим на Сурбарана [48] Франсиско Сурбаран (1598—1664), испанский живописец севильской школы, для которого характерен строгий монументализм композиций и образов. Примечателен его цикл картин из жизни св. Бонавентуры. , закончил его уже почти братом Туком, трясясь от смеха. Мы ели вермишелевый суп, котлеты из ягненка, за которыми последовало блюдо с черешнями, и пили то же местное вино, которое я пробовал в обед. Я счел его отличным, но французская пара морщила носы и разбавляла вино водой.

За ужином я продолжал думать о языческом празднике, слегка переделанном под христианский, который должен был скоро начаться в деревне; и чем больше я о нем думал, тем более языческим он мне казался и тем труднее мнилось получить разрешение уйти. Это был канун летнего солнцестояния, или середина лета (по старому стилю), — ночь, когда зажигались костры по всей Европе, когда девушки гадали и видели в воде лица своих будущих мужей, когда спрятавшиеся у церкви могли узреть, как те, кто должен умереть в следующие двенадцать месяцев, подойдут к дверям и постучат, когда скот защищали от ведьм; ночь — кажется, я слышал это предание в Ирландии, — когда души спящих покидают тела и спешат на тот пятачок земли или моря, где однажды погибнут. Я чувствовал, что целая глава из «Золотой ветви» Фрэзера разыграется в деревне этой ночью — а я буду заперт в монастыре!

Ужин закончился, падре скрутил зубочистку с истинно испанским усердием и погрузился в меланхолию. Я понял, что не наберусь мужества попросить его оставить дверь незапертой. Мы пожелали друг другу доброй ночи, и я очутился в своей огромной комнате, перед выбором из четырех кроватей. Ночь была теплая, и я вынес кресло на балкон и стал смотреть на звезды. Деревня лежала внизу плотной мозаикой черепичных крыш. Я слышал, как плещется вода в фонтане на площади. Летучие мыши порхали вокруг моего балкона. В нескольких окнах виднелся свет свечей; иногда взлаивала собака. Человек, пересекавший площадь, прокричал другу: «Спокойной ночи!», и на деревню опустилась тишина. Как странно было не слышать никаких механических шумов, ни рокота автомобильных двигателей, ни радио, ни граммофона — ничего, кроме этой величественной тишины и красоты северных созвездий, горящих в ночи. Вдруг быстрая нить огней взлетела в темноту, и ракета взорвалась над Гуадалупе. Потом еще и еще, все от маленького храма. Праздник середины лета начался. Я подумал о крестьянах, которые со снопами пшеницы и зелеными ветками справляют обряд, более древний, чем христианство, — и всем сердцем пожалел, что не могу посмотреть на происходящее. Я улыбнулся при мысли о старой менаде, которая притворялась играющей на флейте и обещала мне musica , словно я был жрецом Пана. Хотел бы я сказать, что свил веревку из простыней с четырех кроватей и спустился по отвесным стенам монастыря, как поступали иные люди по поводам священным и мирским; но собор держал меня надежно, и после минуты сожаления я отвернулся от света звезд и отправился в постель. Я выбрал ближайшую к окну кровать и скоро уснул.