Герман Волков - Вексель Билибина

— Весьма больше. — Билибин от комиссаровых похвал приосанился, толстовку одернул, ждал дальнейших перечислении своих заслуг, но Вольдемар Петрович спохватился:

— Чего я тебя расхвалил, как девку красную? Девку захвалишь — краснеть перестанет, считай, стыд потеряла, а без стыда — уже не девка! Ладно, пошли ко мне! Проголодался, поди, пока за мной бегал. Танюша картошечкой покормит, а я тебе записочку покажу…

Танюша поставила на стол огромный чугун картошки и сняла крышку.

Густой пар ударил в ноздри Билибина давно забытым, аппетитным запахом. Юрий Александрович схватил крупную картофелину, золотистую, в тонких лохмотьях кожуры. Не очищая, макнул в берестяную солонку и сразу всю затолкал в рот. Обжигаясь, давясь, ворочая белками, заглатывал ее…

— Что ж без масла-то, Юрий Александрович, и нечищеную? Может, на сковородочке поджарить? Вы какую больше любите, мятую или резаную?

— Всякую, Татьяна Лукьяновна, всякую, — невнятно мямлил Билибин. — Тысячу лет не едал! И одного этого чугунка мне будет маловато!

— Ешьте, ешьте, еще сварю. Картошечка не покупная, урожай ноне хороший…

Из толстой папки, на обложке которой красноармеец в буденовке пронзал штыком гидру буржуазии, очень похожую на верхнепермского, жившего двести миллионов лет назад ящера, Бертин извлек и положил перед Билибиным чуть помятые тонкие листики, а сам сел напротив, уставясь на него внимательным взглядом.

Не переставая жевать, Юрий Александрович уткнулся в исписанные четким бисером листки. Сначала он строки пробегал, потом, когда дошел до красочных описании золоторудных жил, которые перед автором записки сверкали «молниеподобными зигзагами», стал про себя повторять отдельные фразы:

«…хотя золота с удовлетворительным промышленным содержанием пока не найдено, но все данные говорят, что в недрах этой системы схоронено весьма внушительное количество этого драгоценного металла…»

И закончил громко, нараспев, как протодьякон:

«…нет красноречиво убедительных цифр и конкретных указаний на выгоды помещения капитала в предполагаемое предприятие, но ведь фактическим цифровым материалом я и сам не располагаю: пустословие же и фанфаронада — не мое ремесло. Могу сказать лишь одно — средства, отпускаемые на экспедицию, окупили бы себя впоследствии на севере сторицею.

Владивосток. 25 ноября 1918 г.».

— Чего запел? Ведь фактического ничего нет. Жри картошку.

Но Билибина уже приковала к себе записка. Его, жаждавшего найти хотя бы какие-нибудь подтверждения своей гипотезе о пряжке золотого Тихоокеанского пояса, записка и взволновала, и обрадовала, и задела самолюбие. Со всеми этими чувствами во взгляде, но будто лишившись дара речи, он молча воззрился на Вольдемара Петровича. А тот положил перед ним еще один листок, маленький, со школьную тетрадку:

— Карта.

Билибина и карта умилила с первого взгляда. Она была похожа на детский рисунок: горы изображались как песочные колобашки, тайга — елочками, болота — кочками вроде ежиков, а место описанной в записке золотой руды было помечено тремя крестиками с надписью «Гореловские жилы». Никакого масштаба, никакой привязки к какому-либо известному географическому пункту, хотя бы к реке Колыме, не было. Билибин понимал, что искать с такой картой Гореловские жилы безнадежно, но почему-то поверил, что можно их найти.

— Кто этот Розенфельд? И как все это оказалось у вас?

Вольдемар Петрович положил правый локоть на край стола, оперся на него, повернулся к Билибину — он всегда так усаживался, чтоб лучше слышать собеседника, и печально вздохнул:

— Разное о нем говорят: и проходимцем называют, и купеческим прихвостнем, и белым эмигрантом. Был он приказчиком благовещенского купца Шустова, скупал на Колыме пушнину, искал там же удобные торговые пути, интересовался, видимо, и полезными ископаемыми… Ну вот, где-то и наткнулся на эти Гореловские жилы. Без техники опробовать не мог. Решил вернуться на это место в будущем году — с техникой и людьми, на средства своего купца Шустова. Но Шустов в это время обанкротился. Стал Розенфельд писать разным золотопромышленникам… Хотел сам участвовать в этом деле. Не по наивности, конечно, составил такую детскую карту и не указывал точно, где находятся эти Гореловские жилы… Одни верили ему, другие — нет, но тут начались война, революции… Розенфельд стал писать правительствам. Эту записку он написал правительству Дальневосточной республики. Во Владивостоке в двадцатом году ее обсуждали, даже организовали Колымскую рекогносцировочную экспедицию. Она провела одно заседание… Вот его протокол…