Леонид Платов - Предела нет

Коэффициент психической прочности русского весьма высок. Я доволен русским. Бесспорно, мой лучший точильный камень!..

…Русский упрямится. Он не хочет идти к водоему. А это вторая серия экспериментов. Отработав первую серию («клумба»), я перешел ко второй серии («водоем»). Но русский оказывает упорное (чисто инстинктивное, понятно) сопротивление ветру.

…Запах резеды преследует меня повсюду. Я ощущаю его, когда ем, пью, когда курю. Он подкрадывается ко мне даже во сне.

Старательно проверил, нет ли утечки газа в лаборатории. Сосуды герметичны.

В случае утечки все в доме чувствовали бы этот запах. Газ, сползая вниз…

…По словам Банга, Бергмана, Вебера, Мильха, Грюнера, они ощущают в помещении очень слабый (слабый!) запах резеды лишь после очередного эксперимента, и то недолго, пока сад не проветрен. Это закономерно. А я ощущаю его всегда. Почему? Последние дни это выводит меня из себя!

И в довершение именно сейчас, когда мне так нужен мой лучший точильный камень, он все чаще вырывается из рук!..

…Я увеличил концентрацию лютеола в воздухе. Но поведение девятьсот тринадцатого остается непонятным. Я не замечаю ни выражения ужаса на его лице, ни характерной беспорядочности поведения — ничего! Он расхаживает по саду с таким видом, как будто бы о чем-то догадывается (что совершенно исключено).

Банг назвал это бунтом в лаборатории. Чушь! Не было, нет и не может быть никакого бунта в моей лаборатории. Формула страха верна! Я не допустил бы ошибки в формуле…»

Колесников проснулся с ощущением беспокойства. В доме происходило непонятное.

Все тревожно и быстро менялось вокруг. Шумы стали другими. К привычному тарахтению движка, к скрипу рассыхающихся половиц прибавился прерывистый рокот. Запускают моторы? Под рокот моторов обычно расстреливают, чтобы не слышно было криков.

Часы пробили полночь. Но шумы не стихали. По коридору громко топали взад и вперед. Вот протащили какую-то громоздкую штуковину, задевая углами за стены, — наверное, сундук или сейф.

Странно держал себя и страж. Он проявлял нервозность. То вставал, то садился. Подходил к окну, отодвигал край шторы.

Колесников тоже начал нервничать. Что произошло? Что могло произойти? План, так тщательно продуманный, сорвался?

В комнату вошли четыре эсэсовца, один из них с нашивками унтершарфюрера.

— Встать! — заорал он. — Ну-ка поднимите этого соню! Вот его одежда и башмаки. — Стук башмаков об пол. — Ты! Пошевеливайся!

Эсэсовцы торопливо подхватили Колесникова под локти и начали, мешая друг другу, напяливать на него брюки, пиджак, башмаки.

Он стоял у койки, согнувшись, свесив руки, — не выходил из роли. Хотя было уже ясно: все к чертовой матери! Четыре эсэсовца!

Его толкнули в спину. Он пошатнулся, делая вид, что не может устоять на ногах. Но эсэсовцы не дали ему упасть.

— Зачем нам такой? — сказали за его спиной.

— Профессору виднее.

— Но в машинах нет места.

— Его, может, еще и не возьмут.

— Надо было убраться отсюда вчера или позавчера. Я говорил Бангу.

— Приказ только что получен.

— Я слышал, проселочные дороги забиты битком. Доберемся ли к утру до Амштеттена?

— О, черт! Да двигай же ты ногами, лагерная падаль!

Добравшись до винтовой лестницы, Колесников споткнулся. Протянуть время! Понять, что происходит! На ходу перестроить план!

Но пинками его подняли с пола.

Толкаясь и переругиваясь, эсэсовцы принялись втаскивать его со ступеньки на ступеньку.

Снизу окликнули с раздражением:

— Грюнер!

Торопливо-бестолковое восхождение приостановилось.

— Что вы делаете? Возитесь вчетвером с этой дохлятиной? Вилли! Сопроводи его к профессору! Остальные к машинам, грузить имущество!

Колесников понял: эвакуация! «Мертвоголовые» эвакуируются!

Сопя, Вилли подсадил Колесникова в люк под лестницей.

Они очутились в просторной комнате.

Стеллажи вдоль стен заставлены книгами. Золоченые переплеты отсвечивают в полумраке. Люстра под потолком затенена.

Вилли швырнул Колесникова с размаху на стул. Сам не сел, принялся ходить по комнате, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Трусит, явно! Боится, как бы в суматохе эвакуации не забыли о нем.

Колесников повел глазами по сторонам. Тут, стало быть, и работает профессор? Что-то непохоже. Письменного стола нет. Книги, только книги. Даже не все уместились на стеллажах. Вон груда книг громоздится на полу. Это же библиотека, а не кабинет!