Генри Мортон - От Каира до Стамбула - Путешествие по Ближнему Востоку

Мне легче поверить в то, что Александр действительно верил, что он бог, что вполне соответствовало духу времени, в котором он жил. Я не вижу ничего экстравагантного в том, что царь ехал в Сиву с одним-единственным намерением: получить от самого бога доказательство своего божественного происхождения. Ключ ко всему этому, по-моему, лежит в характере матери Александра Олимпиады, женщины странной, страстной, впечатлительной. Она была дочерью царя Эпира, на земле которого находился знаменитый Додонский оракул. Сива связана с этим святилищем общей легендой: считается, что начало как тому, так и другому положили две черные голубки, прилетевшие из Фив в Египет. Таким образом, еще до рождения Александра для Олимпиады ее родина ассоциировалась с далеким оазисом в Ливийской пустыне.

Олимпиада была не чужда религиозного мистицизма. Говорят, что она встретила своего будущего супруга, отца Александра, Филиппа Македонского, на тайных Кабирских мистериях в Самофракии. Этой странной и загадочной женщине, которую супруг скоро оставил ради подруги попроще, приснился однажды сон, в котором ей открылось, что истинный отец ее могучего сына — не смертный Филипп, а бог.

Александр отнюдь не восхищался своим отцом и, как обычно бывает с такими детьми, находился под сильным влиянием матери. Разумеется, он никогда не проявлял ни малейшего интереса к женщинам своего возраста. На Роксане он женился по чисто политическим соображением. Так что, по-моему, было бы разумно предположить, что таинственный визит Александра в Сиву — не что иное, как естественное развитие истории молодого человека, сына невротичной и впечатлительной матери, с детства твердившей ему, что он отпрыск бога. Этот молодой человек жил в мире, где таким вещам принято было верить, и он, конечно, воспользовался первым же подвернувшимся случаем, чтобы нанести визит своему «настоящему отцу».

В конце концов, это очень в духе до смешного романтической натуры Александра. Можно вспомнить, например, как, отправившись на одном из своих военных кораблей к Трое, он в полном вооружении встал рядом с рулевым и, когда корабль подошел совсем близко, метнул на пустынный берег сияющее копье, чтобы показать, что Ахилл, его любимый герой, восстал из мертвых. Раздевшись донага, он обежал вокруг гробницы Ахилла. В сражения он брал с собой избитый старый щит, про который, зная любовь царя к подобным древностям, ему сказали, что это реликвия времен осады Трои.

Поэтичность и склонность к мистике передала ему по наследству мать, а когда в мужчине сочетаются поэт и воин, это всегда неотразимо, даже если он плохой поэт и не очень хороший воин. Но если человек — завоеватель мира, и при этом поэт, да еще, к тому же, не чужд некоторой гуманности, как Александр, тогда сложность его натуры в сочетании с безграничной властью придает его личности поистине божественный ореол. Если бы Александр прожил подольше и превратился бы в эксцентричного человека средних лет, или если бы его постигла неудача, возможно, мы бы думали о нем иначе. Потому что только после первого провала окружающие осмеливаются рассмотреть такие характеры получше, проанализировать их и обнаружить, что подобное сочетание черт несколько смешно.

Шейх пригласил меня к себе на чай. Я уже говорил, что зеленым чаем в Сиве вас напоят неизбежно, поэтому я безропотно пошел вслед за ним через развалины к пальмовой роще.

Идти было недалеко. Дом шейха оказался большой, квадратной постройкой из глиняных кирпичей. Из верхнего окна на меня быстро взглянули внимательные женские глаза. Мы поднялись по глинобитным ступенькам и оказались на плоской крыше. Нещадно палило солнце. С крыши можно было попасть в несколько комнат. В одной из них накрыли стол: английское печенье, сладкие лимоны, гранаты, бананы, тарелочки с орехами и мягкие чудесные финики под названием «шенгбель», которые вообще-то надо есть прямо с дерева.

Вошли двое или трое молодых людей, сыновья хозяина, мы обменялись несколькими вежливыми фразами, после чего меня пригласили угощаться финиками и гранатами, а шейх приступил к торжественному ритуалу приготовления чая.

Я с интересом наблюдал за его действиями. Вам окажут большую честь, если попросят разливать чай, но по этикету новичок не должен на это соглашаться; он должен воздеть руки в притворном ужасе и сказать, что не достоин. Человек, приготавливающих чай, называется «султаном», и на любом празднике в Сиве избирают «султана».