Ареф Минеев - Пять лет на острове Врангеля

Обычно нерпа ложится головой к отверстию продушины. Малейший намек на опасность — и она скатывается в воду. Иногда нерпа убита наповал, но, конвульсивно вздрогнув, сползает по скользкой наклонной плоскости в продушину и тонет.

Но вот, когда на льду начинает появляться вода от таяния снегов на острове и море изборождается бесчисленным множеством каналов и протоков пресной воды, текущей по льду, в это время нерпы выходят на лед довольно большими массами, и промышленники на собаках отправляются на лед для добычи нерп.

Лучшие охотники ухитряются за один промысловый день убить до десятка нерп в удачливый год. Бывают годы, когда нерпы выходят в незначительном количестве, — тогда и хороший промышленник в промысловый день не всегда добудет даже одну нерпу.

Позднее нерпы на лед выходит лахтак. Это крупное животное, достигающее иногда 20—25 пудов веса, чрезвычайно сторожко. Если нерпы, хотя и редко, правда, но все же лежат по две-три у одной продушины, то за пять лет нам ни разу не приходилось наблюдать, чтобы несколько лахтаков лежали в одном месте. Обычно лахтак лежит в одиночестве, выбирая такое место, где бы к нему было трудно подойти — вдалеке от торосов и обычно окруженный водой.

Бить лахтака значительно труднее. Охота на него для эскимоса, помимо спортивного интереса, имеет еще и большой хозяйственный интерес, так как шкура лахтака является прекрасным материалом, идущим на подошвы для обуви. Кроме того, лахтажий ремень считается туземцами лучше моржевого, так как он легче и значительно прочнее.

Лахтака бьют и летом во время моржевой охоты, но убой в это время случаен, потому что все внимание промышленника направлено на моржа. К тому же, лахтак, убитый на воде, крайне быстро тонет, и его почти невозможно добыть. На моторном вельботе мы, как правило, не успевали подойти к убитому лахтаку раньше, чем он утонет, хотя в таких случаях судно шло полным ходом. Рассчитывать же на то, что убитый и утонувший зверь потом всплывет, не следует, так как тонкая кожа не служит препятствием для работы ракообразных, нападающих на трупы в колоссальных количествах и пожирающих их раньше, чем они всплывут. За все время только однажды на берегу был найден прибитый водой труп лахтака, погибшего от пули.

Шкура лахтака почти полностью используется в хозяйстве туземца и только изредка, — когда промышленнику удается добыть лишнего, — шкура сдавалась на склад.

Шкура нерпы также в значительных количествах потребляется в хозяйстве туземца. Из нее делается летняя обувь, брюки и прочее. Но нерпы все же добывается несколько больше, чем необходимо для личных потребностей, поэтому часть шкур сдавалась на склады.

Нерпичье мясо и мясо лахтака вполне съедобно, и, если его освободить от жира, оно теряет неприятный запах ворвани. Между прочим, Амундсен в своей книге о путешествии к южному полюсу отмечает эту особенность.

Мясо лахтака и нерпы чрезвычайно богато кровью. Черное на вид, оно несколько напоминает кровяную колбасу. Из него можно готовить различные вкусные блюда.

Весной, когда начинался убой весенней нерпы и лахтака, мы переходили исключительно на мясо этих животных.

Зимой на острове почти совсем нет птиц. Постоянным жителем является только ворон, но и его не так много.

Иногда остается на зиму полярная сова. За пять лет была только одна зима — 1931—32 года, когда совы в довольно большом количестве остались на зиму. Это объяснялось обилием леммингов — главной пищи совы. Летом леммингов было так много, что, идя по тундре, мы давили их ногами. И последующей зимой, бывшей к тому же малоснежной, лемминги встречались довольно часто. Это, очевидно, и заставило часть сов остаться на зиму. Остальные же годы совы зимой совершенно не наблюдались.

На лето на остров прилетает колоссальное количество самой различной птицы. Живя в низких широтах, нам никогда не случалось наблюдать столь огромных количеств птиц.

Время прилета растягивается почти на два месяца. Первые птицы появляются в конце или даже в середине первой половины апреля, последние прилетают в первой половине июня.

Первыми на остров прилетают маленькие изящные пуночки; они являлись для нас вестниками весны. Мы каждый год с нетерпением ждали их прилета. Семь месяцев мы не слышали птичьих голосов, так оживляющих обычно тундру. Только вороны иногда прошумят в воздухе или, собравшись стайкой у склада мяса, поднимут гвалт, чего-то не поделив.