Владимир Динец: Тропою дикого осла

Журавли (кроме стерхов) подпускают на 20-30 метров — как жаль, что у меня уже кончилась пленка! В полпятого на горизонте появляется мутная стена снеговых туч — это уже четвертый за неделю холодный фронт из Сибири. Птицы снова начинают смываться, стремительно уносясь по ветру. К вечеру лишь два черных журавля и кучка лебедей сиротливо маячат среди прижатого ветром к земле тростника.

В этот момент на дороге появляется кавалькада джипов с западными орнитологами — выставка биноклей, фоторужей, темных очков, рыжих бород и рваных курток. Успеха вам, ребята! На одном из джипов возвращаюсь в город — мне пора домой.

Ездить зайцем стало невозможно из-за засилья «челноков», но после покупки билета во Внутреннюю Монголию у меня осталось денег еще на два доллара — до границы должно хватить. Ввиду отсутствия паспорта на перевод из дома я рассчитывать не могу — придется добираться до Москвы на товарных поездах, договариваясь с машинистами.

01.10. 20Y. Холодный фронт прошел, и погода снова солнечная, но уже градусов на пять холоднее. Так будет продолжаться до ноября, до настоящей зимы. Из-за этих волн холода в октябре сибирские птицы летят на юг уже не через Чжалонг, а восточным путем — вдоль теплого побережья. Только мне, несчастному, приходитс вопреки природе и зову сердца тащиться в совершенно непригодные для жизни широты.

Схожу с поезда на станции Ороченшань в автономном районе Внутренняя Монголия.

Орочи — еще один тунгусо-маньчжурский народ. Когда-то они и хежень населяли весь Верхний и Средний Амур, но после прихода Хабарова и Ко переселились на южный берег: маньчжуры, в отличие от казаков, хотя и грабили, но не убивали.

Иду обратно на восток через хребет Большой Хинган. Так теплее: ветер в спину, а солнце в нос. Хинган здесь около 700 м высотой и похож скорее на мелкосопочник.

Западные склоны покрыты каменистой степью и березняками, а вершины — даурской лиственницей. Многие сопки совсем голые — видимо, след катастрофических пожаров 1987 г. Из фауны встретились сибирская косуля, солонгой и дрофа.

На перевале 300 м — поселок эвенков. Несмотря на различие диалектов, три известных мне эвенкийских слова обеспечивают порцию оленьей печенки с древесными грибами ассорти. Восточные склоны более красивые: вверху огненно-рыжие лиственницы, ниже — сосна, на предгорьях — разноцветный (в основном цвета сильно загорелой блондинки, но встречаются варианты от темно-шоколадного до киноварно-красного) монгольский дуб, а по рекам — ярко-золотой тальник. Тут очень много рябчиков, а один раз я видел следы стайки красных волков (в Китае они встречаются чаще серых).

Вскоре меня догоняет колонна грузовиков из Забайкальска с нашими амперметрами и прочей аппаратурой. Ловлю последнюю машину на оставшиеся двадцать километров до Бугата. Когда остается ехать всего километров пять, колонна вдруг останавливается. Выглядываю из-под брезента и вижу, что дорога впереди перегорожена бревном и какие-то люди спускаются с насыпи, постреливая в воздух.

Трое начинают выбрасывать на дорогу коробки из первого грузовика, а четвертый бежит от машины к машине, обыскивая шоферов и пассажиров. Нетрудно догадаться, что это хунхузы.

Крайний северо-восток — один из последних районов Китая, где все еще существует дорожный разбой. Самым опасным считается Западный Кам в Тибете: дорога Амдо-Чамдо практически не используется из-за нападений тибетцев-кочевников.

«Западный кочевник» на камском диалекте тибетского — «нга-лок». Русские путешественники прошлого принимали это слово за название особого разбойничьего племени «нголоков» и с увлечением описывают, как отражали их налеты (с тех пор единственное русское слово в тибетском языке — ин-то-ка, «винтовка». У Пржевальского и его учеников, как выяснилось, вообще много ошибок, особенно лингвистических. Из приводимых в их книгах тибетских названий зверей ни одно не записано правильно. Это по их милости мы до сих пор называем Ласу «Лхасой». Но в одном они правы: нельзя позволять себя грабить. Когда бандит заглядывает в мой кузов, он получает по буйной голове стремительным домкратом. Забираю у него винтовку династии Цин с горстью патронов, взбегаю по насыпи и ныряю в лес.

Меня успели заметить: начинается стрельба, и оставшаяся троица с шумом и треском устремляется в погоню. Моя винтовка перезаряжается вручную, как наши мелкашки, а у одного из хунхузов АК-74, так что мне, вероятно, пришлось бы тихо смыться, если бы эти идиоты не шли вперед поодиночке, рассыпавшись цепью. Весь покрытый зеленью, абсолютно весь (рюкзак, куртка, рубашка), в густом молодом сосняке я даже не должен был особенно прятаться: прилег за пеньком, а они подходили по одному. С тех пор, как прошлым летом на таджикско-узбекской границе меня ограбили, а двух моих спутников убили при почти таких же обстоятельствах, я целый год ждал возможности отвести душу.