Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

Мы, сняв мокрую одежду, отогревались у костра.

Буря миновала, но вода в реке продолжала прибывать. Размывая берега, она все больше пухла и пузырилась.

Остров проглотила река. Вырванные деревья, беспомощно раскинувшие ветви, уносило течение в неведомую даль. И только один, самый старый кедр еще долго единоборствовал с рекою. Но вот и он качнулся, хрустнул под ним корень; еще качнулся, и словно в испуге задрожала его курчавая вершина.

Мы видели, как этот великан, сопротивляясь, все больше клонился к воде, как выворачивались из-под него огромные пласты размокшей земли. И наконец он рухнул в муть объявшего его потока и печально застонал, еще пытаясь удержаться корнями за пни срубленных нами деревьев.

Берег осветило выглянувшее солнце. От костра в застывшую лазурь неба струился сиреневый дымок. Проснулся разбуженный весенним утром пернатый мир. Только что пробившаяся зелень расправляла нежные ростки, примятые дождем. В лучах света горели волшебными фонариками капли влаги, не сбитые ветром с хвои. Словно очумелый, проносился шмель, перекликались трясогузки, собирая на проплывающем наноснике букашек. Все снова ожило, порхало, казалось, никто и не заметил исчезновения острова. Только Ничка, набирая силы, все еще теснила берега.

Никто из нас уже не вспоминал о пережитых минутах смертельной опасности, рассказывали только смешные эпизоды, происшедшие во время утренней суматохи.

Курсинов, например, прыгая на плот, зацепился штанами за сучок под водою, упал и чуть не захлебнулся. Плот-то он догнал, а штаны и один сапог оставил на сучке. Не до них было! Левка, пользуясь всеобщим замешательством, вылакал котел ухи, приготовленной еще с вечера для завтрака.

В полдень, наконец, вода Достигла максимального уровня и через два часа стала медленно отступать от берегов, оставив на отмелях золотистый кант из принесенной хвои.

Самбуев пригнал лошадей. Они еще до наводнения перешли протоку и провели эту ужасную ночь в береговом лесу.

Так неудачно закончилась наша вторая встреча с Ничкой. Случай на острове послужил нам серьезным предупреждением, и мы надолго запомнили, как опасно в непогоду ночевать на берегу горной речки, а тем более на острове.

Просушив одежду, груз, седла, мы решили продвинуться вперед. Вода оставила много хлама, наносника в пониженных местах долины и так напоила и размочила почву, что продвигаться по ней оказалось не легко. Лошади вязли по брюхо в грязи, заваливались, не смолкал крик погонщиков. Так нам и не удалось пробраться вдоль берега. Пришлось свернуть к отрогу, но и там не повезло — натолкнулись на завал погибшего пихтового леса. Застучали топоры, раздвигая сушник, пробудилось эхо, завилял караван по узкому проходу. Мы то возвращались назад, то останавливались, чтобы передохнуть и разведать путь.

До вечера с трудом прошли всего лишь километра три. Заночевали на первой поляне, совсем недавно освободившейся от снега, и еще не одетой в зелень.

Пока устраивали бивак, я решил выйти на вершину ближнего отрога, хотелось увидеть завтрашний путь, и втайне намеревался поискать на вчерашней кормежке зверя.

На террасах, по карнизам, на крошечных полянках, примостившихся между скал, я видел совсем свежие следы маралов. В это время они охотно посещают открытые солнцепеки отрогов в поисках зелени.

С отрога было хорошо видно верховье Нички с безымянными ключами да оставшийся позади путь, прикрытый серыми латками мертвого леса. Высоко надо мною парили два черных коршуна. Они поднимались все выше и выше, изредка роняя на землю прощальные звуки. В безмятежную даль уплывала река, пронизывая холодным жалом клочья нависшего тумана. Гасли дали. Кажется, никогда с такой ясностью не замечаешь покоя в природе, как в первый вечер после бури.

Надвинувшийся сумрак заставил меня вернуться на бивак. Не торопясь я спустился по отрогу, изредка осматривая глубину ущелья да открытые склоны, все еще надеясь увидеть зверя. Неожиданно на снежном поле, между скал, мелькнуло что-то большое, черное. Я замер. «Сохатый! И движется прямо на меня. Откуда этакое счастье!»

Ремень ружья неловко зацепился за сук кедра, и я замешкался. А сохатый уже несся к гребню. Остается еще два-три прыжка… Наконец я освободил штуцер, но не успел поймать зверя на мушку, как он исчез. Я бросился вперед и, споткнувшись о корни, распластался на земле.

Снизу доносился треск падающего сухостоя. Сначала громко, затем реже и тише. Над головою нежно засвистел рябчик.