Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

Мы приютились у скалы, под кедром, в недоступном для ветра месте. Наступила темная и холодная ночь. Но нам было уютно и тепло, хотя вокруг бушевала непогода.

После ужина Павел Назарович долго пил чай. Я сидел за дневником. Напротив спал Черня.

Не пробуждаясь, Черня то вдруг начинал двигать лапами, словно кого-то догоняя, то громко тянул носом. Он весь дергался, а потом добродушно вилял хвостом. Иногда, как будто в схватке, тихо, но так азартно лаял, что даже просыпался и с минуту удивленно озирался по сторонам. Я с интересом наблюдал за ним. Собаки, как и люди, видят сны.

В темноте что-то прошумело над скалой, тяжелым комком свалилось на кедр. Вспыхнул брошенный в костер сушник. Разрядился мрак, и я увидел огромного филина. Он сидел на толстом сучке, торчком подняв короткие уши и выпучив желтые округлые глаза. Птица вертела головою, явно с любопытством рассматривая нашу стоянку, но вдруг сорвалась с места, исчезла в темноте, унося в когтях еще живой серый комочек.

В полночь буран резко ослабел, сквозь ветви кедра сверкала одинокая звезда, появившаяся за разорванными облаками.

Когда я проснулся, было светло. Посеребренные снегопадом горы нежились в лучах ликующего солнца. На дне котловины таяли остатки ночного тумана. В тайге все давно пробудилось, отовсюду доносились победные звуки утра.

Где-то в чаще, поблизости от нас, услаждая песней подругу, высвистывал дрозд. Торопливо пролетали мимо стайки мелких птиц, ползли куда-то сотни различных букашек. Всех их пробудило к жизни солнце, обещая теплый день.

— Хорошая ночевка, — говорил Павел Назарович, приставляя к стволу кедра концы недогоревших дров. — На земле они сгниют бестолку, а так могут пригодиться не мне, так другому охотнику. — И, немного помолчав, добавил: — Сюда за соболем можно когда-нибудь прийти!

Накинув на плечи рюкзаки, мы пробирались между скалами на верх отрога.

По пути все время попадались кедры. Удивительна приспособленность и жизнестойкость саянского кедра! Он растет не только в низине, по крутым отрогам, но и в скалах, там, где даже трудно подыскать место, чтобы стать ногой. Иногда основанием ему служит незначительный выступ; примостившись на нем, кедр разбрасывает всюду по щелям свои корни. Туда не проникает солнце, и дольше задерживается влага. Цепляясь за эти корни руками, мы поднимались все выше и выше, пока не достигли границы леса. Дальше скалы попадались реже, скоро позади осталась и крутизна.

Еще полчаса подъема — и мы вышли на вершину. Взгляд поражали непрерывные нагромождения хребтов, их причудливые контуры и дикие изломы. Мы снова пережили то странное чувство волнения и удовлетворения, которое неизменно испытывают путешественники, наконец увидевшие перед собою, что было много лет их мечтою.

Со мною рядом сидел Павел Назарович. Низко склонив голову, он смотрел на безграничное море сверкающих утесов, что непрерывной зубчатой стеной выросли на пути экспедиции. Взгляд его был задумчив. Он что-то вспоминал, сдвигая нависшие брови. Так он и просидел, забыв про трубку, пока я не закончил записи в журнале.

Впереди, где теряется в залесенной дали серебристая лента Кизира, поднялся веерообразный Кинзилюкский голе, весь залитый солнцем, отчего он казался еще белее высоким и величественным. На его гранитном «постаменте», который почти упирается в Кизир, лежали полосы скалистых обрывов, опоясывающих голец со всех сторон и снизу доверху. Этот пик, словно часовой, стоит над входом в самую, дикую часть Восточного Саяна.

Бесконечная группа гольцов растянувшихся непрерывной цепью перед нами, являлась как бы границей, за которой мы уже не различали сдельных горных массивов. Ближе этих гольцов горы несколько принижены и контуры их мягче, а снежные поля более цельны.

Вершина Окуневого мало отличается от вершин соседних белков: Надпорожного, Воронко, Козя, но является наиболее высокой в западной части хребта Крыжина. С Окуневого видны долины Кизира, и Казыра, с их многочисленными водостоками и глубокими ущельями, оголенные плоскогорья, изредка увенчанные скалистыми или тупыми вершинами, и широкая кромка высоченных гольцов, загромоздивших восток, начиная от Пезинского белогорья до крутых склонов Торгака. Когда смотришь на Саяны с белка Окуневого, поражаешься контрастом в очертании этих гор. Рядом с грандиозными пиками, манящими своей недоступностью, видишь примостившиеся небольшие плоскогорья. Эти плоскогорья простираются в самых различных направлениях. С северной стороны они обрываются мрачными цирками, а с южной заканчиваются сглаженными, словно приутюженными отрогами. Образованием такого рельефа Восточный Саян прежде всего обязан тектоническим явлениям и действию ледников, некогда покрывавших эти горы.