Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

… Алексей, засучив выше локтя рукава голубой косоворотки, как заправский пекарь, мастерски управлялся с тестом. Он не заметил даже, как подбежала его любимая собака.

— Черня! — вскрикнул повар, когда пес лизнул его в лицо. — Я же говорил, что ты не заблудишься! 6 полем тебя, дружище! — Ишь как брюхо раздуло.

Мы сняли котомки и уселись у огня отдыхать. Павел Назарович, Лебедев и Кудрявцев уплыли рыбачить и вот-вот должны были вернуться. Остальные были заняты своими делами: кто у костра, кто на берегу реки. Пугачев занимался с Самбуевым в палатке.

Самбуев очень плохо владел русским языком и совсем не умел читать, хотя по-бурятски читал хорошо. Пугачев взял на себя труд научить его в это лето русской грамоте.

— М-а-а-м-а… К-а-а-ш-а… — тянул медленно Самбуев.

— Часа три сидят, — таинственно доложил мне Алексей. — Шейсран уже девять букв знает, говорит: «Легче дикую лошадь объездить, чем русскую букву запомнить!»

Учитель и ученик лежали на брезенте перед открытым букварем, и Самбуев, водя длинными пальцами по буквам, тянул медленно и напряженно:

— П-а-а-п-а… М-а-а-ш-а… — а пот буквально ручьем катился с его лица, будто он нес большой груз.

— Хорошо, — сказал Пугачев, — теперь покажи, где слово «мама».

Самбуев долго смотрел на крупные буквы, водил по ним пальцем и вдруг заявил:

— «Мама» тут нету…

— А ты знаешь, что такое мама? — допытывался учитель.

— Знаю. Папа работай, мама дома живи.

— Правильно, ну теперь покажи, где слово «мама». Самбуев, не думая, ткнул пальцем в слово «Маша» и произнес:

— Мама…

— Неверно! — поправил его Трофим Васильевич. — А покажи, где Маша.

Тот вдруг пристально посмотрел на учителя и обиженным тоном сказал:

— Маша Кирилл Лебедев рюкзак клади, другой Маша не знаю.

— Скажи, Шейсран, когда ты читаешь, то думаешь по-русски или по-бурятски? — спросил Пугачев.

— Нет, русский думай не могу, голова болит, бурятский читай, думай хорошо.

— Если ты хочешь научиться читать по-русски, то нужно во время чтения думать по-русски и понимать, что обозначают те слова, которые ты читаешь, иначе не научишься.

— Хорошо, — ответил ученик. — Завтра утром встаю, весь день думай только русский, а нынче давай довольно!

— Пока не покажешь, где Маша, я тебя не отпущу.

Самбуев недоверчиво посмотрел на учителя, и довольная улыбка расплылась по его лицу. Он полез за пазуху и из внутреннего кармана достал завернутую в газетный лист фотографию, подаренную Лебедевым.

— Ты думаешь, это Маша? — спросил он.

— Нет, Шейсран, ты не понимаешь, давай читать снова! — упорствовал учитель.

С реки донесся голос Лебедева. По пенистым волнам крутого переката скользила долбленка с рыбаками. Все бросились встречать их. Я тоже спустился на берег.

— Рыба пошла! — крикнул Павел Назарович и стал выбрасывать из лодки на берег крупных хариусов.

— Мое внимание было отвлечено другим. Голубая вода Кизира, как мне показалось, приняла мутно-бирюзовый цвет и потеряла свою прозрачность. Это обстоятельство не на шутку встревожило меня, и я сейчас же поделился своими мыслями с Павлом Назаровичем.

— Может вода прибывает и начинает мутнеть, дни-то ведь теплые стоят, — сказал он и тут же добавил: — Неплохо поторопиться с отправкой лодок. Ой, как худо будет идти в большую воду, да и опасно.

На душе стало тревожно. Мы двигались слишком медленно, даже подумать страшно — за одиннадцать дней прошли двадцать восемь километров. А весна мчалась вперед. Она уже достигла верховьев Кизира, его многочисленных притоков и там, сгоняя снег с крутых откосов гор, заполняла вешней водою русла бесчисленных ручейков. Они-то и приносили в Кизир муть, которая превращала голубой цвет воды в бирюзовый. Теперь можно было сказать, что зима ушла безвозвратно; но как ни радостен был приход весны, мы были против ее поспешности. Мы не успели в лучшее время забросить груз на Кизир, весна опередила нас.

Лагерь на устье Таски был последним завершающим перед большим походом. Теперь впереди борьба, успехи, и может быть, и горести. С завтрашнего дня мы уже полностью отдаемся своей работе.

В восемь часов вечера праздник для нас закончился. Началась упаковка снаряжения, продовольствия и прочего экспедиционного имущества для заброски лодками по Кизиру в глубь Саяна.

Второго мая лагерь пробудился рано. Тучами грязнилось небо. С гор дул свежий, прохладный воздух, глотаешь его как ключевую воду и не можешь насытиться. В нем и аромат земли, и запах набухших почек и прель тающих снегов. Весна входила и горы с робким звоном ручейков, шелестом прошлогодней травы да журавлиным криком в небе. Но еще не было зелени. Природа пробуждалась медленно, ее пугали ночные заморозки и холодные ветры.