Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

— Это дельное предложение, Александр, так и сделаем. И уж, если Мошков не прилетит, тогда бросим все на Кинзилюке до следующего года и верхами будем пробираться в Жилуху. Как видите, не такое уж безнадежное наше положение, — сказал я и сам почувствовал облегчение.

— Закуривай, Шейсран, чего зажурился, — послышался голос Лебедева.

Он достал из-за голенища кисет, расшитый ярким узором, стал крутить цыгарку. Люди оживились, вспыхнули подсунутые в огонь головешки. В просветах облаков теплилось небо.

Дежурил Алексей. Он помыл посуду, сходил на реку за водой и ушел к лошадям. Палатка была открыта, легкий ветерок временами надувал ее приятной прохладой и безмолвием ночи. На землю текли бледные лучи разгоревшихся звезд. В полумраке сказочная картина: в лесу, вокруг костра танцевали черные силуэты, их тени бесшумно скользили по колоннам стволов гигантских деревьев, ложились на истоптанную траву, куда-то убегали, возвращались, падали на палатку и исчезали, чтобы снова начать свою пляску. Вдруг оттуда, где, забавляя ночь, играл колокольчик, донесся грустный мотив — это Алексей играл на губной гармошке. Видно вспомнилось ему, что где-то далеко, далеко, куда бежал притомившийся Кизир, в маленькой кроватке спит сын, а рядом Груня — ласковая, желанная. Вспомнилось и защемило сердце, да некуда податься. Выручила гармошка — с ней легче грустится.

Никто не спал. У каждого гармоника пробудила свои тайные думы, нахлынули воспоминания. Все, что было оставлено позади: семья, друзья, уют, городская суета, вдруг вывернулось глыбой и заслонило действительность. По-детски захотелось передышки и маленького кусочка хлеба, хотя бы черствого, но хлеба. В открытую палатку просачивался запах пригорелой корки. Не было сил сопротивляться соблазну. Я встал, плеснул в лицо горсть холодной воды и снова улегся.

Вдруг протяжный свист и кто-то отчаянно крикнул:

— Перестань, слышишь, Алексей, перестань.

Гармонь смолкла. Лежавший рядом Прокопий облегченно вздохнул, и ночь звездная, безмятежно пленила тайгу.

23 июня свернули лагерь. На месте стоянки остался лабаз с небольшим грузом, а освободившиеся лошади были переданы более слабым товарищам. Река Кинзилюк при устье образует широкий залесенный проход, им мы и воспользовались. Караван вышел на звериную тропу, миновал серный источник и углубился в суровое ущелье, прикрытое могучей саянской тайгою. Справа, теперь провожая нас, высился толстенный Кинзилюкский голец. Черные сырые склоны, ступеньками спадающие к основанию, придавали ему все тот же мрачный вид.

Чем дальше мы продвигались по Кинзилюку, тем живописнее становилась долина. Она то сужалась, и над нами нависали скалы, то вдруг горы отступали, долина расширялась, и мы попадали в молчаливую тайгу, где плотный зеленый свод из ветвей столетних деревьев создает постоянную дневную тень. Всюду сумрачно, и только длинные клочья лишайника украшают своею сединою темный фон леса. Под ногами гигантский папоротник, а в воздухе сырость и запах гниющих деревьев. Мы старались, как можно скорее, пересечь эту чащу и обрадовались вдруг показавшемуся впереди просвету.

Ночевать остановились на лесной лужайке у ключа. Отпущенные лошади долго катались по траве, затем стали кормиться, только жеребенок улегся у палаток, а Бурка и Рыжка сторожили его.

С тех пор как он появился на свет, жизнь табуна несколько изменилась. Кони стали проявлять родительскую заботу о малыше. Пожалуй, мать меньше беспокоилась о нем, чем другие. Стоило только на минуту остановиться каравану, как Горбач и Санчо начинали ржать и ломали строй, ища жеребенка. Мы наблюдали такие картины: жеребенок ляжет отдохнуть, мать Гнедушка отойдет к другим лошадям, а Бурка останется возле него. Жеребенок проголодается и поднимет крик, разыскивая мать, и вдруг все лошади бросятся к нему, окружат и начнут непонятными звуками выражать свое беспокойство. Больше всех этому радовался Самбуев. У него только и разговору было о Воронке, — так назвал он жеребенка.

Вечерело быстро. Дым костра, поднимаясь над лесом, грязнил небо. Природа, как бы притомившись, засыпала в сладостном покое. Сон сковывал глаза уставших людей, и скоро в лагере все угомонилось. Темная звездная ночь прикрыла ущелье.