Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

Мы продолжали идти вверх по Березовой. Все чаще елани стали уступать место тайге, но совсем не исчезли. Перемежаясь с лесом, они распространяются всюду по открытым пространствам и за границей леса приобретают черты чрезвычайно красочного субальпийского луга.

Тропа, по которой мы шли, не затерялась. От нижних Березовых порогов она проложена глубокой бороздою до вершины реки. Какое удивительное знание местности обнаружили дорожные мастера, так удачно проложившие ее среди каменных нагромождений, глубоких лощин и безошибочно определившие броды через бурные потоки рек. Но странно, на тропе нет следов топора, лома, мы не видели остатков костров, биваков, вообще признаков пребывания там когда-нибудь человека. И все же чем дальше мы проникали в глубину долины, тем больше восхищались тропою. Кто же эти удивительно способные дорожные мастера?

В 1939 году, продолжая гео-топографические работы на Восточном Саяне, мне посчастливилось, при необычных обстоятельствах, встретиться с этими «мастерами».

Я должен был попасть на Пезинское белогорье со стороны Кольты — верхний приток Кана. Моим спутником был известный саянский соболятник Василий Мищенко из поселка Агинск. Ехали мы по живописному Канскому ущелью. Торопились.

— Вон, видишь, сопочка, — сказал Василий, показывая рукой вперед. — Там река раздвигается: влево идет Дикий Кан, а вправо — Прямой. Мы поедем по Прямому. — И он стал поторапливать свою лошадь.

Тропа скоро подвела нас к сопке, словно из земли выросшей посредине долины. Там мы остановились ночевать. Пока Василий возился у костра с приготовлением ужина, я поднялся на вершину сопки.

День заканчивался; тени гор спустились в долину. Мрачный хребет преграждал нам путь. Его опоясывали стены непрерывных скал, полосы вечных снегов да темные цирки, врезанные длинными коридорами в глубину хребта. На его крутых склонах всюду виднелись обломки пород, россыпи да следы зимних обвалов. На картах этот хребет называется Канским белогорьем.

Хребет казался совершенно недоступным не только для лошадей, но и для человека.

— Проедем, — спокойно сказал Василий.

— Но ведь ты же здесь никогда не ездил?

— Это неважно, главное — тропу не потерять, она сама приведет нас к перевалу.

Тропа виляла по кедровой тайге, разукрашенной березовыми перелесками. Она обходила крупные россыпи, опасные места, подводила нас к мелкому броду через реку и шла на подъем. Но чем ближе мы подбирались к величественному Канскому белогорью, перерезавшему нам путь, тем больше закрадывалось сомнений в. успехе нашего путешествия. Проходы были загромождены недоступными скалами. Я иногда поглядывал на Василия, но, к моему удивлению, лицо его было спокойно. Поторапливая коня, он беспечно покачивался в седле, равнодушным взглядом осматривал горы.

А тропа будто на удивление становилась все торнее и торнее. Она подвела нас к хребту и раздвоилась. Мы повернули на запад вдоль левобережного отрога.

Верховья Прямого Кана в это время года еще были завалены снегом, под которым пряталась тропа. Но Василий ехал все также спокойно. На снегу была хорошо заметна глубокая стежка, протоптанная маралами, и мы по лей легко подвигались к Канско-Кальтинскому водораздельному хребту. Но подъем На перевал оказался очень крутым и каменистым. Взбираясь по нему, лошади срывались, падали, с трудом карабкались, пока не оказались на седловине.

Тропа, спускаясь в долину Кальты, не изменила своего западного направления, — это окончательно убедило нас в недоступности Канского белогорья, в той его части, где оно обнимает вершину Кана. К вечеру мы уже были в долине Кальты и совершенно неожиданно вышли на более торную тропу. Василий задержался. Он слез с лошади и стал осматривать следы, которыми была утоптана тропа.

— Ну, теперь можно быть уверенным, что завтра будем за Канским белогорьем, — сказал он, обращаясь ко мне. — Посмотрите, какая масса зверя прошла впереди нас!

Он сел на лошадь, и мы поехали дальше. Теперь под нами была широкая тропа, словно проложенная по снегу дорога. Она круто повернула на юг. В зубчатом горизонте белогорья чуть заметно обозначалась седловина. К ней-то и тянулась звериная тропа.

Только мы выехали на первую возвышенность, как Василий снова остановился и, приложив к глазам ладонь правой руки, долго всматривался в заснеженный склон седловины.

— Вот-те и попали за перевал! — промолвил он удивленно. — Придется обождать…