Григорий Федосеев - По Восточному Саяну

На смену погибшей тайге первыми пришли малинник да густые заросли вейника. Но на нашем пути нередко попадались и одинокие кедры. На сером фоне погибших пихтовых деревьев они ярко выделялись своей темной хвоей. Возможно, эти кедры призваны стать сеятелями, а их потомству придется выдержать тяжелую борьбу с малинником да вейником за свои исконные земли.

В погибшей тайге не осталось троп. Шли напрямик по завалам, то поднимаясь на сопки, чтобы сделать зарисовку местности, то пересекая распадки, залитые вешней водою.

Местами мы передвигались, не касаясь ногами земли, перепрыгивая с колоды на колоду, или, удерживая равновесие, карабкались по упавшим деревьям.

В шесть часов вечера мы вышли на тропу, ведущую от Кизира к Можарскому озеру, по которой должны были пройти лошади. Но их не было.

— Подождем, должны бы вот-вот подойти, — сказал Павел Назарович, усаживаясь на колодник и не торопясь закуривая.

Дымок от трубки окутывал его усталое лицо, исписанное мелкими морщинами. Он молча смотрел в даль. Там, в полуовале долины Кизира вырисовывались гребни зубчатых гор, мрачные цирки, уже залитые синью вечерних сумерек. О чем тревожился старик, в раздумье сдвинув нависшие брови? Он лучше нас представлял путь, и у него, видимо, было основание тревожиться.

А лошадей все не было. На вершине Козя погасли последние отсветы вечерних лучей убежавшего за горизонт солнца. Объятая непробудным сном, спала погибшая тайга. Наше беспокойство росло. Мы решили пойти навстречу Пугачеву. Через полкилометра порубка, сделанная Бурмакиным и Кудрявцевым, свернула вправо и стала спускаться в ложок. С противоположной возвышенности тянулась выбитая лошадьми тропа, и там, где она обрывалась, дымился костер. Мы спустились в ложок. Нашего появления никто не заметил.

Над перегоревшим костром висел котелок с мясом. Чуть дымились концы дров. Рядом с костром были расставлены чашки, нарезан хлеб, лежали ложки и сумочка с солью. Люди собрались ужинать, но усталость победила голод, и все заснули.

Пугачев, склонив голову на седло, спал, держа в руках ложку, которой он мешал суп; другие разместились или полулежа, или свернувшись в комок. В непосильной борьбе с лесными завалами люди измотали свои силы за последние дни и нуждались в продолжительном отдыхе.

Рядом с костром на поляне отдыхали лошади. Они до неузнаваемости были вымазаны грязью и имели такой измученный вид, точно их волоком тащили через завалы.

Я сложил головешки, раздул огонь и, добавив в котелок снега, разбудил всех.

— Как это я уснул? — протирая глаза и вскакивая, проговорил Трофим Васильевич. Он сильно осунулся и похудел.

Следом за Пугачевым стали подниматься и остальные. Их лица выражали крайнюю усталость, на одежде заплаты, пришитые неумелой рукой.

— Сегодня дорогой пристрелили Гнедка, — сказал Пугачев, не глядя на меня. — Если впереди по Кизиру такая же мертвая тайга, то ни за что нам не довести лошадей до сыролесья. Велик ли путь сюда от Можарского озера, а посмотрите, все покалечились!

Он подвел меня к Маркизе, так называли конюхи серую кобылицу за ее строптивый нрав и уродливую внешность.

У нее под брюхом вздулась шишка величиною со средний арбуз. Некоторые лошади стояли на трех ногах, и почти у всех были раны. Это от неумения ходить по завалам. Они впервые попали в такую тайгу и не смогли сразу приспособиться к новым условиям.

Когда мы закончили осмотр лошадей и расселись вокруг костра, Пугачев стал рассказывать:

— До Тагасука все было хорошо, а как перешли реку, ну и началась беда! Лошади непривычные, торопятся, лезут куда попало, то упадут, то напорются, а которые боятся прыгать через колодник — полезут в обход и завалятся. Одну вытащишь — другая засядет, и так весь день.

Гнедко прыгнул через завал, да неудачно, задние ноги поскользнулись, и он упал прямо на сук. Мы подбежали, помогли встать, а у него брюхо распорото, кишки вываливаются. Задних лошадей провели вперед, а я остался с Гнедком, седло снял, а он, поняв, что бросают его, так жалобно заржал… Пришлось застрелить.

После ужина люди снова уснули. Костер из пихтовых дров осыпал спящих искристым дождем. Я дежурил, и на моей обязанности было следить, чтобы у людей не загорелась одежда и не затухал огонь. Я сел за дневник. Проплывали тревожные мысли…

Впервые в эту темную безоблачную ночь мне безрадостным показался наш путь. Что же будет дальше, если лошадям без груза потребовалось три дня на преодоление двадцати километров от Можарского озера до Кизира? Выдержат ли люди такую нагрузку длительное время? Скорее бы пройти погибший лес. Я знаю, когда мы окажемся по ту сторону этого мертвого пространства, у нас будет отрезан путь к отступлению, не найдется сил повторить его в обратном направлении. И тогда, оказавшись изолированными, мы вынуждены будем идти только вперед по намеченному маршруту, независимо от того, что ждет нас там, в гуще гор, успех или горькое разочарование.