Григорий Федосеев - По Восточному Саяну

— Не бойтесь: свои!.. — крикнул я.

А женщина оцепенела. Она хотела крикнуть, но звука не получилось. Из руки упало на пол блюдце и разбилось.

— Мы свои, — повторил я, поднимаясь на крыльцо.

Женщина пропустила нас внутрь помещения.

В углу, освещенном небольшим пучком света, падающего из окна, сидело за столом четверо мужчин.

— Здравствуйте!.. — произнес Козлов.

Сидящие за столом повернулись и тоже замерли в недоумении.

Наша встреча оказалась обоюдонеожиданной, и какую-то долю минуты мы молча рассматривали друг друга.

— Документы у вас есть? — послышался голос низкого тона, в котором явно прозвучала растерянность.

— Мы из экспедиции, — с трудом произнес я и нахлынувшая вдруг радость перехватила горло, от запаха чего-то вкусного, жарившегося на плите, у меня помутнело в глазах. Мужчины продолжали испытующе осматривать нас с головы до ног.

Только теперь, взглянув на них и на свою одежду, я все понял. На нас были трикотажные рубашки, совершенно выцветшие от солнца, дождя и костров, украшенные множеством заплат, а вместо брюк — настолько странное одеяние, что для него невозможно было придумать названия. Худые, истощенные лица и обнаженные части тела до крови были изъедены мошкой и комарами. На ногах поршни, наружу шерстью, а у пояса — охотничьи ножи. Мы скорее напоминали пещерных людей, случайно попавших в барак, или бродяг, чем участников экспедиции.

— Какие документы, мы вот уже месяц хлеба не ели, — процедил сквозь зубы Козлов.

Мужчины поднялись, стали приглашать к столу, но все еще с опаской поглядывали на нас. Я снял с плеча штуцер, отстегнул ремень с ножом и все это оставил в углу барака. Атмосфера недоверия сразу исчезла. Разве можно было устоять против соблазна, не присесть за стол, не отведать хлеба, того самого хлеба, что так долго мучил наше воображение; яичницы, распластанной на сковородке, отказаться от сахара, от соли. От одной обстановки человеческого жилья кружилась голова. Трудно передать состояние, какое охватило нас, и мы, буквально опьяненные этой неожиданной встречей, присели к столу.

Хозяйка подошла к нам и убрала все съестное.

— Голодному человеку много есть нельзя. Я сейчас приготовлю, минутку подождите, — и она подала нам по стакану сладкого чая и по кусочку хлеба, намазанного маслом. После первого глотка пропал аппетит, хлеб показался горьким, захотелось спать.

Как оказалось, мы вышли на реку Негота, приток малого Агула, где жили две семьи старателей. Кроме них в бараке находился начальник Караганского приискового управления и сборщик золота. Я коротко рассказал о судьбе экспедиции, о наших скитаниях, о том, что на Мугое осталось десять человек, изнуренных недоеданием и не знающих, что так близко живут люди.

Скоро мы уснули, обогретые радушным приемом.

— Вставайте, уже третий раз завтрак подогреваю, — услышали мы голос хозяйки, возившейся у летней печи. — Мужчины давно ушли к вашим.

— Как к нашим, в дождь? — переспросил ее Козлов.

— А дождь-то что им, не размокнут. Товарищи-то ваши голодные.

— Почему же нас не разбудили, я бы пошел с ними.

— Они и сами найдут, — ответила женщина, махнув рукой в сторону убежавшей тропы на юг.

К нам подошел начальник Приискового управления.

— Мы сейчас отъезжаем. Что вам нужно, чтобы продолжать работу? — спросил он, вытаскивая из кармана объемистый блокнот.

— Если мы будем иметь продукты, обувь и одежду, то вернемся в Саяны, — ответил я. С новой силой воскресла надежда, потянуло в горы, к борьбе.

Через час мы обо всем договорились. Я написал телеграмму в управление, в Новосибирск, с краткой информацией, запросил, где Мошков, и сообщил о намерении вернуться в горы и продолжать работу. Начальник Приискового управления заверил меня, что продовольствие будет нам доставлено через пять — семь дней из ближнего прииска Тукша, и мы распрощались.

…Через день на берегу Неготы был разбит большой лагерь. Мы с Трофимом Васильевичем занялись обработкой накопившегося материала, составляли маршрут предстоящего похода. Товарищи же после трехдневного отдыха помогали гостеприимным старателям мыть золото.

— Давай, давай, бутара простаивает, — часто доносился до слуха голос Алексея, уже успевшего освоить старательское дело. Иногда и мы с Трофимом Васильевичем брались за тачки или кирки. За работой время текло незаметно. А вечером, когда над залесенной долиной реял сумрак, просыпалась губная гармошка, текли по пространству звуки знакомых напевов. К людям вернулась жизнерадостность.