Григорий Федосеев - По Восточному Саяну

Голец, на котором мы стояли, имеет абсолютную отметку 2423 метра. С западной стороны он обрывается крутыми уступами к Кизиру. Немного южнее, на дне глубокой водораздельной седловины, расположено большое озеро овальной формы, из него-то и вытекает эта бурная река. Она пропилила мрачную щель между хребтами Крыжина и Кинзилюкским и ушла прямой трубой к далеким низинам, ворча и гневаясь на нависшие над ней скалы. С противоположной стороны седловины течет на юг, параллельно Прямому Казыру, река Проходная. Главный исток ее берется из озера большого цирка, расположенного в восточном склоне правобережного хребта. Над истоками этих двух рек, Кизира и Проходки, обрывается хребет Крыжина, достигнув в этой части наибольшей высоты.

Где-то над Агульскими белками в тучах бушевал гром. Я оглянулся, и наши с Прокопием взгляды встретились.

— Пирамида на Кинзилюкском пике, ей-богу, пирамида, смотри! — крикнул он, подавая мне бинокль и весь загораясь детским восторгом.

Я подошел к нему и долго присматривался к знакомому силуэту пика. Действительно, что-то маячило на том месте, где мы с Пугачевым намечали построить пункт. Надвинувшийся из ущелья туман оборвал мои наблюдения.

— Провалиться мне на этом месте, если Мошков не прилетал! — вдруг крикнул Прокопий, всплеснув руками от радости. — Голодным людям ни за что не вынести лес на пик… Значит, верно, на Фомкином гольце мы слышали гул моторов. — Он обхватил меня худыми длинными руками, и мы закружились в каком-то диком экстазе.

Кажется, это были самые счастливые минуты в нашей жизни. Представьте себе крошечную площадку, возвышающуюся над пропастью, среди развалившихся скал, и два человека на ней, обросшие бородами, в лохмотьях, истощенные голодом, обнявшись подпрыгивают, поддерживая друг друга и, как сумасшедшие, что-то невнятное кричат! Вы, наверное, подумали бы, что это горные духи поднялись на голец размять давно бездействующие мышцы и прочистить голоса. Нет! Это был танец обреченных, к которым вернулась жизнь. Мы вдруг поверили, что про нас не забыли, что мы можем остаться здесь, чтобы продолжить свою работу, и унылая природа гор теперь показалась ласковой, гостеприимной, а нехорошие мысли о Мошкове — ничем не оправданными.

Какая неизъяснимая радость должна была охватить людей, которые после длительной упорной борьбы принуждены были отступить, не достигнув цели, но вдруг получили подкрепление и могут продолжить борьбу. В моих мыслях росла гордость за своих спутников, за то, что они безропотно выдержали все испытания и дождались этого счастливого дня, и мы с Прокопием, по-детски искренне радовались наступившему перелому.

Пришлось задержаться. Теперь нужно более подробно изучить рельеф и наметить вершины гольцов, которые придется посетить в ближайшее время.

На потускневший закат давили тучи. Неизменно спокойно, бесстрастно, надвигалась ночь. За работой мы и не заметили, как из ущелий выполз туман. Пожирая отроги, хребты и вершины, он, словно нахлынувшее море, снивелировал пространство. На его белесоватой поверхности остались только мы да пик Грандиозный, возвышавшийся как бы памятником безвозвратно минувшим векам. От легкого дуновения ветерка туман качнулся и прикрыл нас непроницаемой мглою. Пришлось покинуть вершину.

Шли без ориентира, наугад, придерживаясь спуска. Место оказалось незнакомым, но нас это не тревожило: мы были уверены, что спускаемся на седло, за которым небольшой подъем на верх отрога, а затем пойдет общий спуск в долину Казыра. Вот и долгожданное седло. Но откуда взялся снег, его же не было? Пришлось остановиться и разобраться.

— Это, кажется, не наш путь, бог знает, куда уведет, еще и не выберемся, — сказал Прокопий, бросая беспокойный взгляд по сторонам. — Что же делать будем?

— Придется вернуться на голец и исправлять ошибку.

— Надо бы сразу, как попали в незнакомые места, не впервые ведь! — досадовал он.

Мы повернули обратно и стали взбираться на гребень. Стемнело. Густел туман. Только и видно было — под ногами россыпь. Шли молча, словно приговоренные. Меня шатало от усталости. Прокопий часто останавливался, наваливался грудью на посох, дышал тяжело, порывисто, и мне становилось жаль его. Он, вероятно, так же, как и я, подбадривал себя: еще немного усилий, терпения и мы вернемся к своим друзьям и будем вознаграждены за все испытания.

Опять пошла незнакомая крутизна, чужие, неприветливые скалы. Будто невидимая рука нарочито уводила нас в сторону от нужного направления. Остановились, но вернуться обратно на голец у нас уже не было сил. Из развалившихся поршней выглядывали окровавленные пальцы, мышцы потеряли упругость, ослабли, и ко всему этому заморосил холодный, липкий дождь.