Григорий Федосеев - Таежные встречи

На запад от озера раскинулась равнина, покрытая мёртвой тайгой, погибшей от лесных вредителей. Всепоглощающая тишина постоянно царит над этой скучной низиной. Разве только ранней весной на старом забытом току защёлкает глухарь, да поздно осенью случайно забредёт туда изюбр, в поисках самки, и рёвом своим разорвёт тишину.

Озеро было тёмноголубого цвета и с высоты казалось кусочком неба, запрятанным в тайге. Вся пролётная птица знала его. Где бы ни лежал путь стаи, — по Енисею или через снежные вершины Саян, она, непременно, заглянет на это озеро, чтобы покормиться и отдохнуть.

Много там сбивается птицы ранней весной. Лишь только солнце скроется за равниной, как, вереница за вереницей, потянутся утки, закружатся стаи гусей, лебедей. И долго потом слышится на озере крик, драка, возня. Но с полночи говор стихает, засыпает уставшая птица. Не спят только сторожа, и в тишине весенней ночи, то близко в камышах, то где-то далеко, слышится их перекличка.

На крутом берегу, там, где протока соединяет два южных водоёма озера, с давних лет приютилась заимка. Она состояла всего из нескольких избушек, старых, сгорбленных и почерневших от времени. В этой дальней заимке жили колхозники-рыбаки. Лето и зиму они проводили на озере, ловили сигов, щук, окуней, а ранней весной бросали рыбачить и занимались промыслом птицы.

В тот майский день жители заимки проснулись рано. Ещё не успел исчезнуть с озера туман, как задымились трубы и во всех дворах засуетились люди. Весенний перелёт птицы уже закончился, и рыболовецкая артель готовилась к весенней путине. Весь день мужики были заняты работой: проверяли сети, плели корчажки, возились у лодок, а вечером, когда солнце, прячась за далёким горизонтом, убирало с гор свои последние лучи, они собрались на пригорок поговорить о предстоящей рыбалке.

Но не успели они переброситься и несколькими словами, как вдали послышался крик птиц. Все прислушались. Крик становился слышнее и слышнее. Всматриваясь в уже наступившие сумерки, рыбаки увидели стаю белых лебедей. Покружились они над озером, покричали и сели на ночёвку.

Все были удивлены таким поздним появлением птиц. Одни говорили, что лебеди заблудились и ищут свой путь к северу, другие видели в этом дурную примету. Но, пока мужики спорили между собою, рыбак Архип взял ружьё и пошёл скрадывать птиц. Уставшие птицы отдыхали недалеко от берега. Подкрался он к ним и выстрелил. Стая шумно поднялась в воздух и исчезла в темноте. Только один лебедь долго бился о воду. Он был тяжело ранен и скоро умер.

Поздно вечером вернулся охотник с добычей.

— Негоже стрелять лебедей, беду в дом накликать, — ругала Архипа жена. — Неси, куда хочешь!

Недовольны были и все рыбаки. Не принято было у них промышлять лебедей.

Ровно в полночь, когда все спали, над озером вдруг послышался лебединый крик. Он разбудил жителей заимки. В избах зажгли огни. Все так и решили — кричит убитая птица. А утром, когда вышли на пригорок, увидели на том самом месте, где Архип добыл птицу, большого белого лебедя. Он бросил в пути стаю и вернулся, чтобы разыскать свою подругу.

Из-за гольца Козя вырвались первые лучи солнца и ослепительным снопом света упали на озеро. Взоры рыбаков были прикованы к сидящему на воде лебедю. Он, вытягивая шею, всматривался в камыши, прислушивался к плеску волн и всё кричал, звал подругу.

— Янг… Янг… Янг… — доносилось из водоёма.

Иногда до слуха лебедя долетал крик, видимо, похожий на тот, которого он ждал. И тогда лебедь плыл вперед, навстречу этому звуку, и рыбаки слышали тихую, еле уловимую песню. Он пел её весной на далёком севере своей подруге. Только ей и были понятны эти звуки, в которых было столько любви и нежности.

Но лебедь ошибался. Это было только эхо его крика, изредка доносившееся от гольцов. Оно не повторялось, и песня любви смолкала. Он возвращался на прежнее место, и рыбаки вновь слышали его печальный крик:

— Янг… Янг… Янг…

Во вторую ночь пуще прежнего кричала птица. Она часто подлетала к избам, и её крик всю ночь до зари висел над заимкой. Понял Архип, да поздно, что зря погубил птицу, напрасно обездолил птицу.

Так лебедь и не улетел. Он будто забыл про север, про родные озёра и просторы тундры. Он не верил уже звукам, не бросался на шелест камыша и в плеске волн не улавливал знакомого призыва. Чем и когда он питался — никто не видел.