Григорий Федосеев - Таежные встречи

— Мы, не торопясь, плыли по Нимелену, останавливались у каждой поляны, заходили в тайгу, осматривали мари, — говорила она, стараясь сдерживать волнение. — Николай Петрович собирал цветы, травы, стрелял птиц, ловил грызунов, а я вела маршрутную съёмку и в свободное время помогала ему нумеровать растения, снимать шкурки и упаковывать коллекцию. Дни стояли солнечные. Николай Петрович с увлечением отдавался работе. То он подолгу рассматривал кочки, выбирая корешки растений, то, как пионер, стремительно бросался за какой-нибудь бабочкой. Нужно было видеть, сколько удовлетворения приносили ему те минуты, когда он держал в своих руках экземпляр, чем-нибудь удививший его…

Она на минуту оборвала свой рассказ и, выпив несколько глотков чая, снова продолжала:

— Всё это случилось на третий день, когда мы были уже далеко по Нимелену. Места там суровые, скучные, почти сплошь заболоченная низина. Уже вечером мы остановились на небольшой косе, поставили палатку и пошли собирать растения. И случись же так, что в это самое время недалеко от берега бродил медведь. Мы его увидели, отойдя километра полтора от косы. Я и до сих пор понять не могу, почему у Николая Петровича вдруг появилось желание убить его, ведь он никогда не был охотником. Оставив меня у перешейка, он с ружьём бросился по перелеску догонять зверя.

— Зря, конечно, — перебил её Днепровский, — ведь в это время медведь худой и голый, словом, бесполезный.

— Не послушался, я говорила ему, — продолжала Вера. — Я подождала немного, собрала цветы и решила итти к палатке. А тут как на грех наступила темнота, и небо затянулось тучами. Вдруг послышался выстрел, а затем и крик. Мне показалось что Николай Петрович зовёт меня, и я, не раздумывая, поспешила к нему. Но в перелеске его не оказалось, и на мой окрик никто не ответил. Я стала звать его громче, и какая-то неясная тревога вдруг овладела мною. Тишина показалась зловещей, а окружающая природа — чужой. Меня охватило чувство одиночества. Мне стало как-то неловко в лесу, но я продолжала ходить, всё звала его, прислушивалась к каждому шороху, и вдруг откуда-то донёсся странный звук, будто где-то далеко прокричала сова. Звук повторился несколько раз, и совсем неожиданно я уловила в нём человеческий стон. Но разве могла я подумать тогда, что так ужасно закончится эта охота?

Вера умолкла и задумалась, словно что-то вспоминая…

— Я нашла его на краю перелеска, — продолжала она свой рассказ. — Он лежал ничком под толстой колодой. Медведя возле него не было. Самые невероятные мысли закружились в голове. Страшное предчувствие чего-то непоправимого охватило меня. Мне с трудом удалось повернуть его на спину, и я увидела на животе у него ужасную рану.

«Не бросай меня…» — произнёс он умоляющим голосом.

Ошеломлённая этой страшной картиной, я первую минуту не знала, что мне делать, куда итти, кого позвать на помощь! Ведь я была одна среди дикой, безлюдной природы. Я сорвала с себя платье и перевязала рану. А вокруг творилось что-то непередаваемое: уже шёл дождь, от сильных разрядов гудело в лесу, вздрагивала под ногами земля. Кругом была тёмная ночь. Казалось, природа восстала против меня, и чем только была она способна напугать человека — всё это сразу обрушилось на меня. Но что я могла сделать? Я знала, что нужно спасти его, нести в палатку. Не помню, как я тащила его, как перелезала с ним через колодник. Я спотыкалась, падала в ямы, но сейчас же вскакивала и, не сдаваясь, продолжала тащить раненого. С каждым шагом он становился всё тяжелее, мои силы слабели. Мне казалось, что вот-вот я увижу Нимелен, палатку, а там, может быть, и его спасение. Но река ещё долго не появлялась, и я всё шла, вернее ползла с непосильным грузом, уже не веря, что когда-нибудь кончится этот ужасный путь… — И Вера снова прервала свой рассказ.

В зимовье стало тихо-тихо. Кто-то из товарищей подлил ей в кружку горячего чая.

— Оно и понятно, — чуть слышно сказал Мищенко, — не будь этого желания и веры, никогда бы ты не вытащила его из перелеска.

Вера не ответила ему. На её смуглом лице попрежнему лежал отпечаток пережитых дней. Теперь перед нами была не хрупкая изнеженная девушка, какой она показалась нам при первой встрече, а человек, сумевший противопоставить свои силы дикой и необузданной стихии, которая так неожиданно обрушилась на неё… Несомненно, Вера была представительницей нашей молодёжи, воспитанной комсомолом. Ему она и обязана закалкой волевого характера, которому могли позавидовать даже такие закоренелые таёжники, как мои товарищи.